Каждый раз, когда завершается большой международный кинофестиваль (Каннский, Венецианский или, как вот теперь, Берлинский), возникает истерика среди журналистов отдельных стран. Ну ладно Россия с ее вечно ущемленной национальной гордостью. Однако и в Германии возмущаются, когда немецкие фильмы игнорируют в Канне, и французы негодуют, когда, представив в Берлине целых пять конкурсных картин, уезжают с одной второстепенной наградой. И никакие резоны (фестиваль — не чемпионат мира, жюри — не суд Божий) не способны никого убедить.
Ненаграждение "Солнца" Александра Сокурова, как выяснилось, ударило по интересам не только русских, но и итальянских продюсеров. Среди которых нынешний директор Венецианского фестиваля Марко Мюллер. Причем поведение итальянских и российских массмедиа оказалось подчинено одному и тому же стереотипу. В течение фестиваля журналисты обеих стран твердили, что "Солнце" — лучший фильм берлинской программы и что у него почти нет конкурентов. Тем самым они оказывали своим ставленникам медвежью услугу, ведь фестиваль — это игра возможностей. Казалось, в кармане "Золотой медведь". Когда же он уплыл в Южную Африку, тут же тому нашлись геополитические и прочие убедительные объяснения.
Поддал жару в топку скандала член жюри известный итальянский дизайнер Нино Черрути. Не успел Берлинале завершиться, как он, презрев этику международных жюри, тут же раскрыл мотивы, по которым было принято столь демонстративное решение. "Мы наградили как ценности, так и эстетику, которая их выражает",— заявил господин Черрути. Газета Il Giornale комментирует это заявление, подчеркивая, что на экранах Берлинского фестиваля истории обыкновенных людей (южноафриканской пролетарки Кармен и скромных героев китайского фильма "Павлин") перевесили "истории важных личностей" — императора Хирохито и президента Миттерана: оба фильма жюри наградило "молчанием и несогласием". Далее Нино Черрути выносит жесткий приговор: "Есть два способа представить власть имущих: высмеивая их, как это делал Чарли Чаплин, или опровергая их, как Орсон Уэллс. И потом, чтобы говорить о великих, надо быть великим, иначе все заканчивается измельчанием".
Не будем вступать в спор по поводу фильмов о Хирохито и Миттеране (по-моему, они оба замечательны), но измельчанием на самом деле заканчиваются фестивали, где много случайных призов и посторонних соображений, далеких от искусства. Скорее именно ими, а не гамбургским счетом по Чаплину или Уэллсу руководствовалось берлинское жюри, награждая некоторые посредственные, но "актуальные" фильмы, некоторые даже двумя призами. Смешно предполагать, что руководство Берлинале, которое так долго добивалось фильма Сокурова, дало указ не награждать его (хотя сторонники теории заговоров вполне могут увидеть здесь попытку ослабить позиции директора венецианской Мостры). В чем можно упрекнуть убежденного демократа и любимца публики Дитера Косслика, директора Берлинского фестиваля, так это как раз в обратном: что он слишком отпустил жюри на самотек.
Да и само формирование жюри требует более сильных и мудрых решений. Прежде всего жюри должно быть авторитетным. Если бы его возглавлял, положим, Стивен Спилберг, решение, принятое под его руководством, было бы принято как данность. Ибо он не только создатель кассовых блокбастеров, но и выдающийся режиссер, впитавший опыт европейских новых волн. А вот Роланда Эммериха, вершившего суд на Берлинале, не мешало бы просветить немного о существовании других типов кинематографа, чем тот, который он сам репрезентирует.
Не подумайте, будто я призываю похерить свободу мнений и возродить практику Московского фестиваля советских времен, когда распределение призов происходило с непосредственным участием ЦК КПСС. Однако хаотичные и неубедительные результаты многих фестивальных конкурсов приводят к тому, что можно назвать тоской по сильной руке или, скажем мягче, по управляемой демократии. Недаром и в Германии, и в России многие вспоминают сегодня Морица де Хаделна, жестко руководившего Берлинским фестивалем на протяжении более чем двадцати лет. Господин де Хаделн отнюдь не чуждался политики (памятны его фестивали, посвященные перестройке, падению Берлинской стены или сближению Китая с Гонконгом). Памятен и крутой нрав самого директора, которого многие не без оснований считали чересчур авторитарным. Однако в истории фестивального движения остались и его плюсы: если уже он придумывал фестиваль как концепт, то умел не мытьем, так катаньем протаскивать концептуальные решения, иногда весьма неожиданные и по-хорошему спорные. Последний раз такое решение было принято уже на Венецианском фестивале, где господин де Хаделн успел проработать два сезона и где получило путевку в большую жизнь "Возвращение" Андрея Звягинцева. Россия по-прежнему была не в моде, фестиваль не был посвящен российскому кино — и тем не менее это решение (принятое, можно не сомневаться, без прямого давления) было воспринято как несомненный успех 60-го, юбилейного фестиваля, который сумел выйти из порочного круга политкорректных решений и открыть новое имя.
Правда, это решение в значительной степени стоило директору его кресла, ибо итальянцы оказались крайне недовольны. В это кресло сел Марко Мюллер, тоже человек неудобный, не склонный удовлетворять всех. На его первом фестивале победил аполитичный фильм "Вера Дрейк", к тому же отвергнутый Канном,— это тоже достаточно нестандартное решение. А Мориц де Хаделн получил новое назначение в Монреаль. Проходящий там большой фестиваль захирел под руководством чересчур авторитарного Сержа Лозика, который к тому же свое детище приватизировал. И тогда его оппоненты создали новый фестиваль в том же Монреале. Переманили туда главных спонсоров и пригласили директором все того же господина де Хаделна. В надежде, что он возродит былую славу фестиваля, умело сочетая сильную руководящую руку с художественным вкусом. Кто найдет в конечном счете желаемый баланс и осуществит новый прорыв в несколько растерянном, как и сама демократия, фестивальном движении — покажет ближайшее будущее.