Сегодня исполняется 130 лет со дня рождения Касьяна Ярославича Голейзовского — балетного реформатора, самого одаренного, эрудированного и плодовитого хореографа России и СССР, от огромного наследия которого осталась лишь пара фрагментов, доживших до наших дней на сцене Большого театра. О судьбе забытого гения — Татьяна Кузнецова.
Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости
Все самое замечательное произошло в первую треть жизни Касьяна Голейзовского. В центре художественной жизни этот реформатор всего и вся оказался на излете Серебряного века, стал признанным лидером в эпоху авангарда, был отброшен на обочину балетным соцреализмом и вернулся только в оттепель, уже 70-летним.
Сын артистки балета Большого театра и оперного певца был неправдоподобно талантлив, восприимчив и одержим «кипучей страстью» к изучению всевозможных искусств. Окончив в 1909 году императорское училище при Мариинском театре, он сразу попросился в Москву, легко вошел в репертуар Большого, но в первый же сезон уяснил, что классическая рутина ему претит, и начал работать на стороне. В 1910-м он поставил свой первый опус — «Пляски сумасшедших», а спустя три года за его миниатюрами уже охотятся самые знаменитые кабаре. В 1916-м Голейзовский создает собственную студию, куда вошли лучшие молодые артисты Большого. Освобождая танец от всевозможных оков, хореограф считал, что к экспериментам более всего пригодны «классики», прошедшие муштру балетных училищ.
Воспитанное балетом прекрасное тело, максимально освобожденное от костюма, стало его главным инструментом, неиссякаемым источником вдохновения и универсальным способом отражать мир: от целомудренно чувственной красоты постановок на музыку Скрябина до изломов «Эксцентрической эротики» — под таким названием Голейзовский поставил целую программу на музыку «Мимолетностей» Прокофьева. Изощренные модернистские миниатюры молодого экспериментатора вызывали негодование рутинеров и восторг адептов актуального искусства, от Андрея Белого до Маяковского.
Весной 1918 года солист балета Большого уволился с госслужбы и, как вольный художник, целиком отдался борьбе с «ак-балетом». В 1925-м при поддержке наркома Луначарского ему удалось поставить в Большом два балета — пародийно-романтическую «Теолинду» и экспрессионистского «Иосифа Прекрасного» в оформлении Бориса Эрдмана. В сущности, хореограф указал два перспективных пути для советского балета; судя по фотографиям, трехактный «Иосиф» превосходил все новации Дягилева. Однако двери в светлое балетное будущее захлопнули, причем даже не власть, а старшие коллеги — балетные консерваторы Большого: ни успех премьер, ни энтузиазм труппы, ни влиятельный нарком не помешали им выдавить Голейзовского из театра.
А вскоре прикрыли и весь авангард. Деятельный Голейзовский, готовый реформировать что угодно, вдохновенно работает на эстраде: его «Танец герлз» стал образцом жанра, а знаменитые «змейку» и «волну» тесно прижатых тел присвоили другие советские авторы. Своими танцами для «Цирка» и «Весны» Александрова он бросает вызов Голливуду. На его физкульт-парадах на Красной площади распускаются живые «цветы» и колышутся «колосья». В Большой его допускают дважды: в 1934 году Голейзовский ставит «Половецкие пляски», в 1942-м в военной Москве — несколько танцев в «Дон Кихоте» («Половецкие» и «Цыганский», ставшие совершенно неузнаваемыми, можно увидеть в Большом и сейчас).
После войны Голейзовский исчез из балетного мира. Известно, что отчаявшийся безработный балетмейстер писал Сталину, но до конца не ясно, власть ли ополчилась на хореографа или то были происки влиятельных коллег. Возвращение — триумфальное — случилось в 1960-м: программа миниатюр в зале Чайковского открыла зрителям забытого хореографа. Пробудившийся Большой заказал ему одноактную «Скрябиниану» (1962), через два года Голейзовский поставил в родном театре трехактный балет «Лейли и Меджнун». Мгновенный успех и снова фиаско: балет прошел 21 раз и исчез.
В 1960-е миниатюры Голейзовского еще гуляли по разным сценам, но долго не жили: слишком хрупкой была эта хореография, не поддающаяся простому воспроизведению порядка движений. Ведь Голейзовский не показывал па — он извлекал их из тел артистов, объясняя смысл каждого жеста и поворота головы, гипнотизируя поэтической логикой и утраченной пластикой времен Серебряного века. Так укреплялось убеждение, что хореографию Голейзовского адекватно могли станцевать лишь те, на кого она была поставлена, в иных интерпретациях ее тонкий флер разрушали пафос, жеманность и прочие однозначности.
Последнюю попытку вернуть зрителям забытого гения предпринял в 2008 году тогдашний худрук Большого Алексей Ратманский: чета Храповых, ученики покойного Голейзовского, возобновили серию миниатюр. Постановщики совершили чудо: миниатюры ожили, единственный закрытый показ убедил в исключительности хореографа. И вновь катастрофа: раздраженные наследники хореографа запретили показывать работу и даже подали на Большой театр в суд.
В конце 2017-го русские солисты станцевали миниатюры Голейзовского в Лондоне — в проекте Сергея Полунина. Ничего хорошего из этого не вышло, несмотря на участие мировых звезд — самого Полунина и Натальи Осиповой. Голейзовского приняли с недоумением, снисходительно отмечая советскую патетичность и старомодность хореографии. Так — тихо и незаметно — ушла под воду целая Атлантида, огромный мир, который — в иной, не советской жизни — мог бы изменить всю балетную карту мира.