Как утопия становится наукой

Эта работа Фрэнсиса Бэкона издана в 1627 году. Она не дописана. По ироническому замечанию Луиса Мамфорда, эта утопия создана воображением портного — потому что подробнее всего Бэкон успел в ней с большим пониманием предмета описать одежду жителей.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Прибывший был человек среднего роста и возраста, благообразного вида, с лицом, на котором написано было человеколюбие. На нем было облачение из превосходного черного сукна с широкими рукавами и капюшоном. Нижнее платье из отличного белого полотна доходило ему до лодыжек и было подпоясано кушаком из той же материи; из нее же был и воротник. На нем были искусно сделанные перчатки, шитые драгоценными каменьями, и бархатные башмаки персикового цвета. Шея его была открыта. Головной убор его имел форму шлема или испанской монтеры; из-под него красиво выбивались каштановые кудри <…> Впереди [перед повозкой] шло пятьдесят юношей в широких кафтанах белого атласа, доходивших до икр, в белых шелковых чулках, в башмаках из синего бархата и таких же бархатных шляпах, убранных вокруг тульи красивыми разноцветными перьями. За ними, также впереди повозки, шли два человека с обнаженными головами, в длинных полотняных одеждах, подвязанных поясами, и в синих бархатных башмаках».

Остальное намечено пунктиром. Рассказ ведется от первого лица очевидца непонятного статуса и рода занятий; понятно, что это европеец, но не обязательно англичанин. Действие происходит на острове Бенсалем (составлено из еврейского «бен» — сын, и «шалом» — мир) в Тихом океане. Страна христианская, хотя есть несколько иудейских родов. Социальный порядок неясен, известно, что центральный институт общества — семья. Главный праздник, который описан,— День семьи; кроме того, специально отмечены патриархальное целомудрие жителей: «нет на земле народа столь целомудренного, как бенсалемцы, и столь чуждого всякой скверны». Тут можно усмотреть связь с Утопией Томаса Мора, который, как и Бэкон, был лордом-канцлером Англии: у того семья — главный институт. Однако идеи отказа от частной собственности Бэкон с Мором, видимо, не разделял, об этом ничего не сказано. Основные установления Бенсалема введены царем Соламоной в глубокой древности и не менялись, отсюда можно заключить, что это монархия, но подробностей мы опять же не знаем. И это практически все, что описано, за исключением еще одного института.

Это Дом Соломона, названный в честь не местного, а библейского царя, институция научно-технологического свойства. Она имеет отраслевые подразделения, занятые изучением металлургии (прежде всего сплавы), геологии, сельского хозяйства (животноводство), медицины, физики (энергетика, оптика, акустика) и транспорта. Кроме этого, она включает в себя обширные лаборатории, опытные производства, поля, фермы и рудники, а также подразделения научно-технической разведки, тайно собирающей открытия других стран и народов, и общий для всех ученый совет. Дом Соломона не управляет государством, но и государство им не управляет, все решения о направлении исследований, а также о том, о каких открытиях сообщать людям, а о каких — нет, принимаются ученым советом. Каким образом это финансируется, текст не сообщает, но все ученые — уважаемые члены общества, они заметно лучше других одеты.

Через сорок лет, в 1660 году, было создано Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе — британская академия наук. Его создатели, прежде всего Сэмюэль Гартлиб (автор утопии «Макария»), прямо указывали на Дом Соломона Бэкона как на прообраз. Придуманная Бэконом история сегодня поражает нас прежде всего невероятными предсказаниями по развитию науки и техники — он в 1626 году описывает авиацию, подводные лодки, телефон,— но его невероятная новация состояла прежде всего в изобретении самого института.

Нужно понимать, что в тот момент банальной для позднейшего времени инфраструктуры науки — академия, институты, ученые советы, лаборатории, опытные производства — просто не существовало, великие открытия совершались одиночками, ученые могли работать при университетах, при дворах монархов, в монастырях, но в любом случае случайно, на птичьих правах. Дидро, объясняя замысел «Энциклопедии», писал: «Если мы смогли достичь этого, то нашему успеху мы обязаны главным образом канцлеру Бэкону, который набросал план всеобщего словаря наук и искусств в те времена, когда, в сущности, ни тех, ни других еще не было. В те времена, когда еще было невозможно написать историю того, что было известно, этот необычайный гений написал историю того, что еще предстояло изучить».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В «Новой Атлантиде» предложен дизайн науки как социального института, и понятно, что его утопия заняла одно из главных мест в истории жанра вообще. Бэкон не завершил свою книгу — она издана после его смерти его секретарем Вильямом Роули. Он создал утопию с открытым финалом, как будто предлагая домыслить то общество, в котором эта Академия могла бы существовать, и такие домыслы появились в течение следующих 30 лет — уже упомянутая «Макария» Гартлиба, где в технологическое преобразование жизни вовлечены не только члены Академии, а широкий круг граждан, «Новая Атлантида, продолженная Р. Х., эсквайром, в которой излагается программа монархического правления» (по всей вероятности, Ричард Хоукинс) и «Продолжение Новой Атлантиды» Джозефа Гленвилла, чей общественный идеал скорее близок к теократии. На придуманный Бэконом остов, таким образом, можно надеть разные социальные идеалы.

Если добавить к этим непосредственным продолжениям прямую пародию в «Путешествиях Гулливера» (летающий остров Лапута) Свифта, а также «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо и «Таинственный остров» Жюля Верна, где герои сами себе академия наук, а далее — везде, поскольку Бэкон открывает жанр научной фантастики, то можно сказать: на этой основе легко представить вообще любые утопические общества. Более существенным оказывается вопрос, почему сам этот остов представлен как утопия. Это подчеркивается — Бэкон полностью следует законам жанра: у него путешествие, буря, кораблекрушение, таинственный остров, туземцы, он ссылается в тексте на Мора и на Платона (не называя имен, но цитируя книги), он создает именно утопию, которая заменяет предыдущие. Но непонятно, зачем Бэкону утопия.

Вглядываясь в Бэкона, трудно представить себе что-то более далекое от него, чем утопическое сознание. Сборник его текстов — «Опыты, или Наставления нравственные и политические» — это изумительно глубокие, тонкие, великолепно написанные эссе, которые периодически заставляют вздрагивать от точности мысли. Их сегодня можно печатать как колонки в общественно-политических журналах. Бэкон — главный кандидат на роль Шекспира среди тех, кто считает, что Шекспира не было, и хотя это глупость, но чтобы тебя заподозрили в том, что ты подлинный Шекспир, нужно обладать определенным потенциалом. Люди с таким сознанием, с таким пониманием законов жизни, человеческих мотиваций, мести, веры, величия, мудрости, хитрости, науки и мифа, любви и мести, не увлекаются утопиями с прямолинейной ходульностью их сценариев жизни. У Бэкона не было общественного идеала, во имя которого стоило бы жертвовать яркостью и остротой жизни.

Но дело не только в излишне глубоком для утопии понимании жизни общества. Дело в том, что любой утопический проект строится на представлении о том или ином метафизическом порядке, пифагорейской гармонии или Небесном Иерусалиме, которому человеческое общество не соответствует, но должно соответствовать. Революция же, которую Бэкон произвел в философии, заключается если не в отмене этого порядка, то в утверждении, что мы не можем к нему апеллировать.

Бэкон — основатель эмпиризма, метода, в соответствии с которым основой любого умозаключения является опытное знание. Одна из самых ярких его идей — доказательство, что человек не может адекватно воспринимать природу и понимать ее законы, известное как учение об идолах. Четыре идола искажают человеческое восприятие — идолы рода, пещеры, рынка и театра. Идолы рода — это искажения, связанные с природой человека как существа, он из-за собственного ума склонен воспринимать бытие более упорядоченным, чем оно есть, видеть только закономерности и отбрасывать исключения из них — и, кроме того, излишне оптимистичен, поскольку строит причинно-следственные связи на основании опыта выживших и отбрасывает опыт погибших. Идолы пещеры — это замкнутость человека в том, что ему хорошо известно, и объяснение всего остального по аналогии с этим опытом — так металлург толкует проблемы счастья исходя из физики металлов и полагает, что оно достигается только в потоке и при высоких температурах деятельности, позволяющих в этот поток влиться. Идолы рынка — это проблемы общего языка, язык называет вещи словами, связанными с определенными коннотациями, а они искажают явление: скажем, мы мыслим счастье как продукт, его, исходя из логики языка, может быть много, мало, оно может кончиться, его можно взять, купить, получить, взвесить,— а это вообще не продукт, а состояние. Наконец, идолы театра — это стремление человека играть в уже написанной пьесе, думая о жизни как явлении, скатываться в рассуждение о смерти, оттуда в вопрос о душе и вопрос о Боге, а дело было вообще не в нем.

За исключением идолов рынка, три остальных — это основание утопии. Утопия и есть представление жизни как порядка и отбрасывание случайностей, выстраивание ее на основании какого-то ограниченного опыта (архаической семьи, казармы, монастыря, фабрики) и бесконечное разыгрывание пьесы, написанной Платоном. Бэкон разбивает такое знание вдребезги. С чего вы взяли, что круг — совершенная фигура? С какой стати? Нет ничего совершенного вообще, есть большее или меньшее соответствие конкретным задачам. И все это совершенно верно и для нас по-школьному очевидно, а для Бэкона, отказывающегося от Платона и Аристотеля, было невероятно смелым утверждением. Вопрос лишь в том, что он имел в виду, помещая это утверждение в контекст утопии.

Есть два равноправных ответа на этот вопрос, и, поскольку Бэкон не завершил сочинения, дальнейшее развитие европейской утопии приняло оба варианта.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Первый заключается в том, что это полемическое высказывание. Свое обоснование новой философии, новой логики и новой структуры наук Бэкон назвал «Новый Органон», имея в виду заменить им «Органон» (логику) Аристотеля. Свою утопию он называет «Новая Атлантида», заменяя ей миф об Атлантиде у Платона. Тогда смысл его высказывания — в том, чтобы отменить утопию. Он заявляет: нет совершенного государства, нет совершенного города, есть лишь развитие науки и техники, которое продвигает нас к счастью, а все остальное не достойно рассмотрения. Прогресс спасает всех, неважно, спасаемся ли мы при демократии или при тоталитаризме. Это порождает целое семейство сциентистских утопий, безвредных, но несколько пресных, примечательных в основном мелочным соревнованием, кто первый предсказал.

Второй заключается в том, что это высказывание надежды. Дело в том, что эмпирическая логика Бэкона предполагает такой порядок действий, при котором мы рассматриваем некую группу явлений, находим закономерность, которая их объясняет, и представляем ее в форме уравнения. Но пока не открыты все законы мироздания — а это не наступит никогда,— нет никаких оснований утверждать, что в основе мира лежит математическая гармония, а если она там есть, тогда есть Разум, который ее установил. Как это определил английский астроном Джеймс Джинс, «Великий Архитектор, по-видимому, был математиком». Это, в свою очередь, вновь открывает платонические перспективы поиска идеальных миров. Что, собственно, мешает нам, экономистам, социологам, юристам, вслед за физиками увидеть жизнь сквозь математику гармонии Великого Архитектора? Утопия превращается в науку. Мы открываем законы, по которым устроено общество, а потом переделываем его в соответствии с этими законами путем репрессии исключений. Это весьма увлекательный и кровавый процесс.

«Выиграть войну так же невозможно, как выиграть землетрясение» // Почему война — это всегда плохо

Подписывайтесь на Weekend в Facebook