В солидной петербургской KGallery открылась программно несолидная на первый взгляд выставка. Галерея представляет одного из самых любимых обеими столицами художника 1990–2010-х Владислава Мамышева-Монро. При этом совершенно понятно, что в представлении он не нуждается, слава его велика. А вот для спокойного изучения того, что он оставил после своей смерти в 2013 году, и того, как переосмысляются даже самые знаменитые его вещи, время как раз пришло. Не в первый раз об этом задумалась Кира Долинина.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Выставка в KGallery названа «Сказки о потерянном времени», что отсылает к одной из самых известных серий Владислава Мамышева-Монро (сделанных в 2001 году для выставки в Музее современной истории России). Тогда это были портретные сцены, на каждой из которых Мамышев представал в одном из выбранных им образов русского культурного пантеона (от Циолковского и Есенина до «Матери» Горького, Шаляпина или Репина). Собраны под этим обобщающим названием пять серий Мамышева-Монро, каждая из которых некогда была большим отдельным проектом: «Политбюро» (1991–2011, коллекция галереи Ovcharenko), «Несчастная любовь» (1993, ГРМ), «Счастливая любовь» («Любовь Орлова», 2000, собрание Пьера-Кристиана Броше), «Сказки о потерянном времени» и «Жизнь замечательных Монро» (1995) (обе — Новый музей Аслана Чехоева). Несколько небольших залов показывают Мамышева-Монро так, как это делают с авторами музейного уровня, с которыми привыкла работать галерея: строго, наиболее яркими проектами, без топящего предмет выставки дизайна, даже без создания особой игровой атмосферы, в которой по прошествии уже почти девяти лет со дня смерти художника это искусство уже не нуждается. Выставка о герое перестроечного искусства и самом знаменитом московско-питерском тусовщике — а разговор о большом художнике.
Такого рода разговоры начались ровно в тот день, когда критикам пришлось писать некрологи на смерть Мамышева-Монро, весной 2013-го. Как часто у нас бывает, надо было умереть 43-летним, чтобы твои друзья и недруги вдруг поняли, как много мы все потеряли. Первые посмертные выставки Монро, вал которых прокатился по обеим столицам в тот год, пытались поймать это ощущение. В родном городе «Жизнь замечательного Монро» перепридумали его друзья и многолетние сокураторы Олеся Туркина и Виктор Мазин, для которых он прежде всего хулиган и насмешник, светский сплетник и любимчик всех в современном искусстве власть имущих, лукавый матерщинник и один из самых ранимых персонажей перестроечной и постперестроечной арт-сцены. Московские проекты Елены Селиной, которая много лет после его переезда в столицу работала с Мамышевым-Монро, иного рода: Селина как бы пишет историю этого художника, расставляя акценты и усиливая особенно важные для нее детали. Тут куда меньше места для словесных и изобразительных игр, зато на первый план выдвигаются большие, затратные, громкие, премированные и расхваленные проекты.
Правы и те, и эти. Но сейчас гораздо интереснее смотреть на это искусство отстраненно, не мемуарно, не через личное, а как бы издалека. В какой-то мере выставка в KGallery это и делает. В ней нет ничего мемуарного, только отобранные художественным рынком, профессионализмом кураторов и музейными представлениями о художественной ценности вещи. Строго донельзя. Лишь плавающие головы Монро из «России, которую мы потеряли» под надтреснутый звук фортепиано тапера смеются и плачут над нами в закольцованном видео на стене между этажами.
На этой выставке правит бал не легкое дыхание человека 80–90-х, который стал свободным ровно в тот момент, когда решил стать свободным, а сухое безвоздушное пространство сегодняшнего дня. Если мерить искусство бесконечностью возможных интерпретаций, то вопрос о значимости Мамышева-Монро вообще не стоит. Каждый из его «героев» меняется сотни, тысячи раз, в зависимости от ситуации, в которую он попал в данное конкретное время. Высмеивающие надутый чиновничий патриотизм образы Монро сегодня совсем не смешны, а горьки. Тоталитарное зло, которое очень занимало художника и породило множество образов, главными из которых были Гитлер, Бен Ладен и некоторые современные лидеры, сегодня не напоминание или предупреждение, а зеркало. А толстощекие хари членов Политбюро ЦК КПСС, которые, кажется, канули в прошлое, сегодня как будто бы вновь проступают на лучших местах в эшелонах власти.
Когда-то сам Мамышев-Монро говорил: «Для многих людей искусство — это искусство, а для меня это и есть моя личная жизнь». Еще он признавался, что некоторые образы давались ему с болью и чисто физиологическим отвращением. Несмотря на весь свой кутеж, игровую стихию, вечный рейв и кайф, Монро был художником, который все пропускал через себя и которому нужен был воздух, чтобы творить. Теперь без него работает его искусство. И оно терапевтично — великий шут шутил на века, чтобы нам было не так страшно и горько.