Вчера президент России Владимир Путин принял участие в заседании расширенной коллегии Генеральной прокуратуры России и призвал ее сотрудников не останавливаться на достигнутых результатах. С подробностями — специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ.
Начало заседания было назначено на полдень. За час до этого срока у входа в актовый зал Генпрокуратуры уже собралась приличная толпа прокурорских. Чтобы попасть в зал, им необходимо было пройти через металллоискатель. Это вызывало сдержанный ропот участников заседания.
— Видно, не доверяют нам. А кому, если не нам, доверять? — негромко говорил пожилой сотрудник в синем кителе с погонами полковника.— Здесь посторонних не бывает.
Коллеги успокаивали его, объясняя, что есть правила. Полковник настаивал на исключении.
Зал заполнялся, таким образом, довольно медленно, но к двенадцати часам свободных мест не осталось. Прокурорские сдержанно переговаривались друг с другом. Два человека, сидящие передо мной, делились тяготами службы.
— Очень тяжело работать в Дагестане,— признавался один.— Что-то произошло, они посуетились-посуетились и арестовали 500 человек, а утром выпустили и забыли про это дело, потому что другое появилось.
— Да и страшно им,— поддерживал его сосед.— И нам было бы страшно.
— А нам что, страшно не бывает?
— Часто бывает очень страшно,— быстро соглашался с ним сосед.
И тут я узнал одного из собеседников. Этот человек, кажется, вел дело о царских останках в Екатеринбурге. Так и оказалось. Да, посторонних в зале и в самом деле не было.
Сидящий рядом корреспондент НТВ спросил его, чьи же это все-таки останки. Я думал, прокурор обидится. Ведь еще тогда он всей стране ясно сказал, что царские. Но, к моему удивлению, прокурор задумался.
— Странный город Екатеринбург,— наконец произнес он.— Раньше все там думали, что останки царские. А теперь никто так не думает. Почему?
— А вы-то сами как думаете? — не удержался и я.
— Понимаете... Если вот я — Соловьев Владимир Николаевич, и меня спрашивают, я это или не я, как вы думаете, что я отвечу?
— Не знаю,— честно признался я.
— А что если это не я, а подкидыш какой-то? — продолжал прокурор.
— Так что же вы ответите? — с некоторым, признаться, испугом спросил я.
Мне уже хотелось поскорее закончить этот разговор.
— Я скажу, что, скорее всего, это я,— закончил прокурор и испытующе посмотрел на нас. Он хотел убедиться, что мы его верно поняли.
— Все, что сказал коллега, очень и очень верно,— неожиданно вступил в этот рискованный разговор еще один сослуживец господина Соловьева.— Только одно "но".
— Какое?
— Это верно, если тогда, в 17-м году, не было клонов,— снисходительно сказал сосед.— А что, нереально, что ли? Наплодили — и нормально.
Он пожал плечами и отвернулся от нас.
Был уже первый час, президент опаздывал.
— А вот мы у себя в институте на стены всех генпрокуроров вывесили,— заговорил с нами еще один человек, сидящий впереди.
На стенах актового зала Генпрокуратуры тоже висели живописные портреты прокуроров, но только дореволюционных. Но затем связь времен резко обрывалась. Ни одного советского генпрокурора на стенах не было.
— Что, и Скуратова повесили?
— И Скуратова,— с гордостью подтвердил этот человек.
Потом выяснилось, что он работает в НИИ укрепления законности и правопорядка.
— Да просто не хотели, чтобы Вышинский был тут,— объяснил еще один прокурор.— А пропускать кого-нибудь неудобно. Вот всем и не повезло.
— А по-моему, всех надо вешать,— неожиданно жестко закончил сотрудник НИИ.
Наконец на сцене началось движение. За столом президиума появились председатель Госдумы Борис Грызлов, глава администрации президента Дмитрий Медведев, его заместители Дмитрий Козак и Виктор Иванов, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев, директор ФСБ Николай Патрушев, временно исполняющий обязанности министра внутренних дел Рашид Нургалиев, министр юстиции Юрий Чайка, министр обороны Сергей Иванов...
Кто-то подошел к трибуне на сцене. Мы сидели в последнем ряду. Один из прокурорских, близоруко сощурясь, уже восторженно прошептал:
— Путин!
— Да это же завхоз наш,— поправил его коллега.— Чего это он на трибуну выскочил? Оказалось, завхоз (управделами Генпрокуратуры) появился на трибуне, чтобы сделать важное заявление.
— Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин! — торжественно, как только мог, произнес он. Вышло угрожающе.
Под аплодисменты, снявшие возникшую напряженность, вошел президент. Генеральный прокурор Владимир Устинов начал перечислять фамилии и должности членов президиума. Дойдя до Сергея Шойгу, господин Устинов долго читал его должность, название министерства, а потом продолжил:
— И лидер пар... Ну, это... Выборы-то уже закончились.
Могу поклясться, что в листочке, который лежал перед господином Устиновым, ни слова не было про то, что господин Шойгу — лидер "Единой России". Точно такие же листочки раздали всем журналистам. В них господин Шойгу был простым министром. Генпрокурор, таким образом, решил пошутить. У него было в этот день хорошее настроение. Несколько минут назад он пошутил первый раз, посоветовав фотожурналистам, облюбовавшим было его статную фигуру, поберечь фотопленку для президента. Фотокорреспонденты даже крикнули в ответ, что у них цифровые камеры, и он меланхолично улыбнулся: понял, мол, ребята, и вашу шутку.
Вот в какой дружелюбной атмосфере президент начал свой доклад.
Владимир Путин говорил, практически не отвлекаясь от текста речи, лежащего перед ним. Видимо, слишком важно было не ошибиться ни единым словом.
Президент подчеркнул, что, поддерживая гособвинение, прокурор защищает интересы многих тысяч людей. Казалось бы, абсолютно безобидная мысль. Не за что и зацепиться. Но именно эта мысль позволила президенту заявить, что как раз по этой причине в прошлом году была поднята численность органов прокуратуры.
— Недопустимы ситуации, когда после многомесячного расследования и содержания людей под стражей обвинения рассыпаются в суде,— продолжал президент.
Что это значит? Неужели президент имел в виду, что если уж арестовали человека, то обязательно надо его и посадить? Или речь все же идет о бездарной работе обвинения? Или о коррупции, когда арестованным предъявляют обвинение и бескомпромиссно торгуются с ними, а в случае конструктивного подхода с обеих сторон человек после суда оказывается на свободе?
— Неотвратимость наказания еще не стала нормой,— подчеркнул президент.— Более трети преступлений, включая тяжкие и особо тяжкие, не раскрыты.
Было заметно, что прокуроры впереди нас напряглись. Им, похоже, не очень нравилась речь президента. Они, наверное, хотели услышать больше добрых слов в свой адрес. Но их все не было.
— В борьбе с коррупцией нам нужна системная, квалифицированная работа, а не демонстрация громких разовых дел,— заявил господин Путин.
Собственно говоря, на этой высокой ноте его выступление и закончилось. Между тем это заявление каждый из сидящих в зале мог понимать по-разному. С одной стороны, можно истолковать его так: не надо зацикливаться на деле экс-главы ЮКОСа Михаила Ходорковского, а надо спокойно, без фанатизма работать. Но желающие найдут здесь и совершенно другой смысл: не пора ли заняться и другими такими же делами, господа?
После доклада президента журналистов попросили удалиться. Выходя из дверей зала, я услышал замечание господина Устинова:
— К сожалению, журналисты нас покидают...
Генпрокурор продолжал шутить.
Остается сказать, что в Центре общественных связей Генпрокуратуры на стене висит портрет бывшего главы ЮКОСа. От руки портрет разлинован в решеточку. Сотрудники Центра общественных связей охотно рассказывают, что накануне у ворот Генпрокуратуры был митинг и его участники попросили передать этот портрет сотрудникам Генпрокуратуры. Дар был с благодарностью принят и вывешен на самое видное место.