Историк Илько-Саша Ковальчук анализирует, какие силы внутри ГДР были решающими при сносе стены и свержении диктатуры Социалистической единой партии Германии (СЕПГ). Эта статья и о том, как много восточных немцев ни на что не решились и лишь наблюдали за революцией из-за занавески.
Фото: Reuters
Фото: Reuters
В различных уголках планеты сегодня можно увидеть отдельные сегменты стены, продолжающие напоминать о символе несвободы и диктатуры, некогда разделявшем Берлин, Германию, Европу и весь мир. Во многих языках слово «Штази» — разговорное обозначение восточногерманского Министерства госбезопасности — по сей день служит синонимом подавления и слежки и символом диктатуры СЕПГ.
Берлинская стена была наиболее заметным проявлением вездесущего полицейского государства, державшего все свое население за колючей проволокой. В США тоже стоит несколько фрагментов стены, в частности в парке Президентской библиотеки им. Рональда Рейгана в Сими-Вэлли, штат Калифорния.
Именно Рейган 12 июня 1987 года произнес у Бранденбургских ворот в Западном Берлине эти знаменитые слова: «Мистер Горбачев, снесите эту стену!»
Тем самым он ободрил миллионы живших за ней людей: свободный мир о них не забыл.
Берлинская стена пала усилиями не только восточных немцев, но и поляков с венграми, чехов со словаками, эстонцев, латышей и литовцев. Первые камни из нее в период после 1980 года были вышиблены польским антикоммунистическим движением «Солидарность».
Когда 9 ноября 1989 года восточным немцам окончательно удалось пробить в стене брешь, политики в Лондоне и Париже поначалу не решались встать на сторону немцев и появившейся перспективы их воссоединения, в отличие от поляков и американцев. Не кто иной, как президент Джордж Буш, поспешил заверить немцев, что США — надежный партнер, который поддержит Германию и сделает все, чтобы немецкий народ как можно скорее восстановил государственный суверенитет и единство. В той ситуации Буш-старший оказался важнейшим другом Германии, его непоколебимая политика вскоре вынудила былых союзников по антигитлеровской коалиции, включая Советский Союз, к отказу от блокирования путей к воссоединению.
Роль внешнеполитических факторов в восстановлении единства Германии несомненна. Горячие споры среди немецких историков сегодня вызывает другое: какие силы внутри ГДР имели решающее значение для свержения диктатуры СЕПГ?
Символичной для восточногерманской революции датой является 9 октября 1989 года. В этот день в Лейпциге на демонстрации против СЕПГ вышли свыше 70 тыс. человек. Власти не стали топить протесты в крови, хотя многие опасались, что это произойдет. Всего за несколько дней высокопоставленные функционеры СЕПГ в очередной раз засвидетельствовали китайским коллегам свое восхищение решительным пресечением выступлений оппозиции: в июне 1989 года в Пекине и ряде других городов Коммунистическая партия Китая расправилась с сотнями правозащитников и упрятала тысячи человек за решетку. Однако верхушка СЕПГ капитулировала перед неожиданно массовым протестом в Лейпциге. Революции никогда не одерживают победу над сильной властью.
Диктатура пала потому, что voice и exit — «голос» и «выход» — совпали. Такими терминами экономист и социолог Альберт Хиршман (1915–2012), родившийся в Германии и работавший в США, почти за 50 лет до этого описал диалектическое противоречие между стратегией эмиграции и интервенции. Историки давно доказали, что у революции в ГДР не было какой-то одной причины. Система пришла в упадок, экономика — тоже, политическая элита оказалась недееспособной, лояльность граждан была минимальной, а Горбачев не хотел расходовать ресурсы на сохранение статус-кво.
Режим СЕПГ рухнул не сам собой. Для этого потребовались усилия активных граждан. Часть из них уезжала, бежала из страны, что во многом способствовало дестабилизации системы. Оппозиция же заявляла — как бы упрямо и грозно — в ответ на эмигрантское движение: «Мы остаемся!»
Большинство граждан прятались за занавесками до самого последнего дня — так бывает всегда, иначе в революциях не было бы нужды,— и ждали исхода.
Позднее на них посыпались дары демократии, свободы, верховенства права, которых они нимало не заслужили, но и это в исторической перспективе совершенно нормально.
«Новый форум», основанный 9–10 сентября 1989 года, вкупе с другими молодыми движениями правозащитников впервые стал местом общественного диалога. В первые же недели, к началу октября, таким шансом воспользовались тысячи человек, которые делали это с большим риском для себя лично. В ГДР начались перемены изнутри.
Неправильно считать, будто люди вышли на улицы сами по себе. Лейпцигские «понедельничные демонстрации» распространились из церковных кругов на общество усилиями тех оппозиционеров, которые сумели организоваться, когда это было запрещено. Если бы после очередного еженедельного молебна (о мире и прекращении гонки вооружений между Востоком и Западом; такие молебны устраивались по понедельникам в церкви Святого Николая с 1982 года.— Д) в начале сентября 1989 года они не предложили выйти на улицы, знаменитым понедельничным демонстрациям было бы не из чего вырасти.
Никто не говорит, что революция явилась заслугой только движения правозащитников. Но предпосылкой для нее является накопление критической массы единомышленников. На это и было направлено создание «Нового форума»: настало время выйти из церковных стен и предложить всему обществу некую концепцию, сформулированную достаточно широко, чтобы быть привлекательной в том числе для критически настроенных членов СЕПГ. За считаные дни и недели к «Новому форуму» присоединились десятки тысяч человек.
На демонстрациях полиция массово применяла силу, число задержаний росло. Протестующие скандировали в лицо властям «Нет насилию!» и призывали сограждан перестать прятаться за занавесками: «Граждане, не сверлите взглядом, спускайтесь и шагайте рядом!» Впрочем, большинство так и не последовали призыву, что можно понять с учетом количества полицейских.
Информация об этих событиях быстро стала достоянием мировой общественности. Как? Благодаря восточноберлинским оппозиционерам Араму Радомски и Зигберту Шефке, которые избавились от хвоста (а к ним были приставлены офицеры «Штази»), поехали в Лейпциг и с величайшим риском для себя запечатлели массовую демонстрацию. Один западный корреспондент из числа их знакомых вывез отснятый материал в Западный Берлин, после чего сенсационные кадры облетели весь мир. Если бы не эти двое и если бы не инициатива лейпцигских оппозиционеров по проведению «понедельничных демонстраций», история революции была бы другой. Только благодаря этим кадрам массовая демонстрация стала точкой невозврата, событием, которое невозможно было отрицать и, главное, которое служило мотивацией для многих других людей.
Возможно, революция в ГДР случилась бы и в отсутствие оппозиции — как знать? Зато доподлинно известно, кто больше всего сделал для ее успеха. Кроме того, мы знаем, что нигде, даже в Румынии и Болгарии, коммунисты не уходили со сцены просто так. Решающую роль в этом — особенно в таких странах, как Польша, Венгрия, ЧССР или прибалтийские государства,— играла организованная оппозиция.
Есть и два других примера, подтверждающих, что все не так просто: экономика Кубы пребывает почти в таком же плачевном положении, в каком была экономика ГДР, но диктатура Компартии там сохраняется. Еще более вопиющий случай — КНДР, где у государства такой запас прочности, что краха системы в обозримом будущем не предвидится. Но если государство пошатнется, то, как показывает история, и в Северной Корее по аналогии с ГДР для революции потребуется заразительная смелость немногих, которая подвигнет к восстанию массы.