Фестиваль театр
Фото: Андрей Парфенов/Платоновский фестиваль
Фото: Коммерсантъ / Олег Харсеев
Фото: Коммерсантъ / Олег Харсеев
Фото: Коммерсантъ / Олег Харсеев
Фото: Коммерсантъ / Олег Харсеев
Фото: Коммерсантъ / Олег Харсеев
В Воронеже сегодня завершается один из самых крупных российских фестивалей, названный именем Андрея Платонова и включающий события во всех сферах искусства. На фестивале, который выглядит сейчас одним из самых счастливых примеров децентрализации культурной жизни, побывала Алла Шендерова.
Статус регионального Платоновский фестиваль давно перерос: часто выставки, концерты и спектакли, которые потом с успехом идут в Москве, сначала представляют именно там. Но иногда, без надежды на московские гастроли, столичной публике приходится отправляться в Воронеж. Так случилось со спектаклем Корнеля Мундруцо "Имитация жизни".
Один из лидеров новой европейской режиссуры, 42-летний режиссер венгерского кино и театра (сначала были фильмы, не раз отмеченные Каннским фестивалем, а потом уже возник театр "Протон"), в Москве был пока только один раз — в 2014 году его спектакль "Деменция" показали на фестивале NET. До этого, в 2010-м, вашему корреспонденту довелось видеть его "Лед" по Сорокину в Перми на фестивале "Текстура". И "Бесчестие" по роману Кутзее, ставшее хитом Авиньона. Отправной точкой спектаклей Мундруцо становились насилие и физическое унижение, которые так ловко соединялись с театральной условностью, что, сидя в двух шагах от сцены, зритель верил, будто чернокожая банда насилует белую девушку и отрезает голову ее собаке ("Бесчестие"), и только потом замечал, что бандиты не прикасаются к жертве, а собака — из плюша. Насилие становилось дозой адреналина, после которой спектакли Мундруцо взмывали к метафоре и условности. Так было до недавнего времени. "Имитацию жизни", выпущенную театром "Протон" год назад в копродукции с Венским фестивалем, можно показывать и в Москве, не боясь скандала: там нет голых тел и насилия. А между тем она из тех спектаклей, после которых оглушенная публика пару минут сидит молча и только потом начинает хлопать.
На экране, висящем поверх закрытого занавеса,— разговор агента некоей организации "Ликвид лимитед", явившегося к пожилой женщине, чтобы объявить о выселении. Женщина — цыганка, с документами у нее проблема, за воду не плачено, счетчик, как она признается, скручен. Хмуро глядя в камеру, она отказывается назвать свое имя, зато припоминает всю свою жизнь: как впрягалась, босая, в повозку со скарбом, а в животе уже был сын, как потом он, еще в детстве, выкрасил волосы и сказал, что не хочет быть цыганом, а недавно подрался с отцом и вообще сбежал, после чего муж — всего пару дней назад — погиб на рельсах. Монолог переходит в крик, крик — в кашель. Кажется, что режиссер воспользовался документальной записью, хотя те, кто уже видел спектакли Мундруцо, узнают в цыганке восхитительную Лили Монори — приму "Протона".
Экран уплывает вверх — на сцене оказывается та обшарпанная комната, куда вломился агент и где теперь кашляет женщина, изо рта которой течет пена. Агент морщится и вызывает скорую, что становится отдельным аттракционом. "Если мы будем ездить к цыганам, венгерское население вымрет",— сообщает ему голос по громкой связи. Включив цыганке пластинку с "Feeling Good" группы Muse, агент исчезает (впрочем, сначала рвет заявление о выселении). Свет гаснет, больная встает. На боковых экранах появляется видео: она идет в тот отель, где теперь торгует собой сын. Может, это лишь предсмертное видение — недаром его фрагменты появляются не только на экранах, но и на призрачной завесе из пыли, что кружит по комнате. Свет загорается — стены гудят и вдруг приходят в движение, совершая, как космическая станция, поворот на 360 градусов. Жуткий скрип, грохот падающих кастрюль и шкафов воспринимаются как погребальный звон по прежней жизни. Превратив и без того неряшливое жилье в хаос, комната успокоится и потом еще раз соберется в полет, когда на диване будет спать новый жилец — мальчик лет десяти. Но, видно, сжалится: шумно распахнет кухонный ящик — в нем окажется игрушечный паровоз.
Режиссер ничего не объясняет, предлагая зрителям решить, кто здесь имитирует жизнь: режиссер, актеры, их герои — неустроенные, пытающиеся избыть свое неблагополучие криком. Или ее имитирует сама квартира — уставшая от людских бед и норовящая стряхнуть с себя обломки быта. Ясно одно: соавтору спектакля сценографу Мартону Агу удалось не только придумать и реализовать сложнейший технический трюк, но и воплотить одну из давних тем режиссера — прекрасные обветшавшие здания Будапешта, выселение и перестройку которых Мундруцо часто рифмует со смертью живого существа.