Выставка "Оттепель", открывающаяся в Третьяковской галерее на Крымском валу 16 февраля, продолжает фестиваль "Оттепель: лицом к будущему". Как часто бывает, память о целом политическом периоде лучше всего сохранило искусство — даже его название пришло к нам из одноименной повести Ильи Эренбурга, вышедшей в 1954 году, уже через год после смерти Сталина.
Сейчас, глядя на выставленные Третьяковской галереей работы 1960-х годов, впору уже специально напоминать об основных темах, над которыми работали художники "оттепели". Мало кто теперь может понять, насколько оппозиционным и вызывающим был тогда образ Ленина и как "воспитывала" наших художников работа над производственными сюжетами.
В "оттепель" Ленина разморозили. О нем не забывали и раньше, но в эти годы "после Сталина" он оказался фигурой совершенно необходимой. Без него картина социалистического мира не складывалась или складывалась во что-то очень неприятное. Совсем недавно страна пережила две ужасные психологические травмы: войну и "разоблачение культа личности". Но если первым — победой, которая была вырвана ужасной ценой,— гордились, вторым гордиться никак не стоило.
Речь Хрущева на ХХ съезде КПСС некоторое время оставалась закрытым документом, но по мере его чтения на партийных собраниях страна начала жить в ситуации раздвоения сознания. Советский человек, который человеку был, как известно, друг, товарищ и брат, обернулся тюремщиком и палачом. Это было мучительно для людей старших поколений, прямо испытавших это на себе, но еще болезненнее — для молодежи. Общество разделилось. Начали возвращаться домой заключенные, вузы открылись для бывших детей врагов народа, и в одном институте на одном курсе могли учиться дети тех, кого сажали, и дети тех, кто сажал. Понадобилась объединяющая художественная мифология, ею стал ленинизм.
Его сделали альтернативой сталинизма. Ленинизм использовали как доказательство того, что социализм начинали строить правильно, но потом "извратили". Теперь можно было вернуться к "ленинским нормам", преодолеть раскол в обществе и зажить как ни в чем не бывало.
Это была новая официальная история, в которой Ленин выступал антиподом Сталина, Дзержинский — Берии, а Тухачевский — Ворошилова.
Но был и ленинизм неофициальный, даже оппозиционный. Появилась возможность, оставаясь в рамках разрешенных тем и пользуясь образами официального иконостаса, именем Ленина критиковать советскую власть. В изобразительном искусстве, особенно академическом, нет ничего подобного ни "Одному дню Ивана Денисовича" Солженицына, ни даже "Братской ГЭС" Евтушенко. Но, поскольку Ленин был символом свободы, человечности, гуманизма и так далее, то есть всего того, чем в те годы не являлась система, ленинизм часто выглядел фрондой. К примеру, когда темой работы становился Ленин, посещающий мастерские ВХУТЕМАСа, это был очевидный пример Хрущеву, как не хамить на выставках МОСХа.
Образ Ленина оставался одним из последних табу социалистической культуры, на сохранении которого, пусть и с разных позиций, настаивали и бывшие "друзья", и бывшие "враги" народа. Его не случайно прозвали кормильцем. Усилиями монументалистов и плакатистов внешность вождя была превращена в знак, сравнимый по степени узнаваемости с Coca-Cola. Именно так отнеслись к нему позже соц-арт и концептуализм, атаковав ленинизм с позиций иронического восхваления сталинизма.
Внешняя политика СССР — в противоположность политике внутренней, которую каждый чувствовал на своей шкуре,— выглядела в зеркале "Правды" и "Международной панорамы" достойной и миролюбивой. На вопрос, хотят ли русские войны, мы ясно отвечали намеками, из которых следовало: нет. О том, что мы все это время уже воевали, мы предпочитали не знать, объясняя эти действия "интернациональным долгом".
Меж тем холодная война шла в это время повсюду и прежде всего в идеологии: в международных организациях, в политике, в науке и, конечно, в искусстве, в котором "Из России с любовью" следовало парировать "Мертвым сезоном", выдвигая Донатаса Баниониса против Шона Коннери. Все происходившее в мире оценивалось как шахматная партия двух систем. Мятеж "черных полковников" в Греции, военный путч в Чили, убийство Лумумбы были потерей качества. Португальская революция гвоздик, успехи сандинистов или свержение иранского шаха были шахом мировому империализму.
Для художников холодная война превратилась в понятную тему плакатов и карикатур и удачный повод для командировок в далекие страны — туда, где наши союзники вели национально-освободительную борьбу с помощью наших советников и нашего оружия. Художественная холодная война была очень схематична, но именно так схематично рисовался в головах наших советских мастеров кисти мир, в котором Куба была важнее США.
Художники-международники были такой же белой костью, как журналисты-международники. Напротив,
на производственную тему обязан был в любой момент по первому зову высказаться каждый живописец и график из глубинки.
Художника отправляли "на производство", и это был социальный психотерапевтический жест, показывающий, что он не лишний, он тоже трудится, хотя и кистью, но как все, на заводе, а вовсе не закрывается в своей прокуренной башне из слоновой кости.
Задачей советского художника было славить человека труда, но в труд не вмешиваться. В то время как настоящее промышленное искусство (которое еще даже не осмеливались называть дизайном) оставалось кустарным и мало востребованным, станковое искусство замазывало брешь между прозой завода и поэзией живописи. Схемы изображения были вполне классическими, производственность темы — достаточно формальной, тем не менее, приходя на заводы и фабрики, художники оказывались в инфернальных промышленных пейзажах, а не в домах творчества. Поездки художников "на производство" ясно давали им понять, насколько привилегированна их профессия, все-таки существующая вне рабочего дня и не по заводскому гудку. "Трудовые будни,— с полным правом могли сказать художники словами звучавшей по радио песни о коммунистических бригадах,— праздники для нас". Помимо всего прочего это имело и мощный воспитательный эффект. В "оттепель" можно было играть, но нельзя было заигрываться, о чем художникам вскоре очень решительно напомнили.