До моих девяти лет, точнее до того августа, когда папа приехал на дачу, важнейшим предметом были виниловые пластинки. Большие и маленькие, со сказками, стихами, песнями — какие угодно; я просыпался, слушая "Али-Бабу" или "Лютневую музыку", и засыпал под "Чучело-мяучело" (великая!) или Веру Матвееву (самая великая).
Пластинка требовала от тебя работы, ничто не случалось само по себе: казалось, ты соучастник спектакля, организатор церемонии: сам заставляешь пустоту наполниться звуками — и, главное, всегда можешь начать все с начала. Кроме того: игла проигрывателя, которая всегда ломается, и папа всегда должен сходить купить новую; сама форма дисков — чертовски красивые черные круги с твоими отпечатками пальцев; царапины, чреватые раздражающими, но смешными повторами ("хочешь, я расскажу тебе сказку", сказанное сотню раз,— прообраз нынешних коубов). Пластинки самые любимые ("Вкус меда" "Битлз" и, конечно, "Алиса в Стране чудес", признаваться в любви к которой уже почти неприлично), самые главные ("Питер Пэн" со страшным началом, но там — Венди, первая любовь, в которой, дослушав до конца, совершенно разочаровываешься, и тогда просто надо снова поставить сторону "A"), самые страшные ("Карлика Носа" я боялся настолько, что однажды, заметив, что мой младший брат Тимофей, проводящий дни в детском манеже, любит рвать все, что попадается ему под руку, подсунул ему обложку этой пластинки — брат уничтожил ее за три минуты).
Сильно позже фразы из пластинок стали кодом — в университете можно было узнавать своих по фразам вроде "в Англии, когда она еще была старой доброй Англией" или "винтики-шпунтики, да я горю", и чем нелепее были эти фразы, тем радостнее было узнавание; для тех, кто был хотя бы на пять лет младше, эти пластинки, как и диафильмы, пустой звук.
Сейчас все, что было тогда сказано и услышано, кажется записанным на тех исцарапанных и исхоженных пальцами дисках, уже не различишь, что откуда: дедушка, читающий "Таинственный остров",— это голос с пластинки? "Твой секретарь идиот" — голос с пластинки? Разговоры родителей, собирающих одежду жертвам Чернобыля — голоса с пластинки? "Мне так бы хотелось, хотелось бы мне когда-нибудь, как-нибудь выйти из дома" — с пластинки? Контральто одноклассницы Веры Деевой, поющей "Прекрасноедалеконебудькомнежестоко" на уроках хора — с пластинки? На их черных поверхностях отражается все тогдашнее "вокруг" — и, если теперь поставить один из тех дисков, почувствуешь запах школьной мастики; запах клея, необходимого для гэдээровских моделей солдатиков; запах редких иностранных вещей, которые привозили родительские друзья из-за границы (у этих вещей, даже карандаша или свитера, всегда был другой запах); ставишь — и сразу видишь пугавшее пятно Горбачева, очередь за непонятно чем, в которой мама оставила на два часа, слова "Сумгаит" и "перестройка" в газете, лежащей на клетчатой клеенке кухонного стола рядом с какой-то горчицей и папиными "Столичными" в твердой упаковке.
В лето, когда мне исполнилось девять лет, я слушал на даче "Питера Пэна". Я как раз менял сторону пластинки (осторожно держатся за края — не пальцами, а обнимая диск двумя руками), когда приехал из Москвы папа и сказал, что умер его отец. Это было 19 августа 1991 года.