В середине 1930-х годов партия и правительство решили искоренить вольницу в брачно-семейных отношениях советских граждан, уходившую своими корнями в годы революции. О том, как показательно наказывали тех, кто не принял новых установок, в 1936 году писал судья Московского городского суда Е. Львов.
Фото: Коммерсантъ / Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
За последнее время в судебной коллегии городского суда Москвы прошло три значительных дела, которые по содержанию, если не употреблять уголовно-правовой терминологии, были делами о пошлости...
Проект великой сталинской Конституции в главе о правах и обязанностях граждан предписывает "уважать правила социалистического общежития" (ст. 130). Это — одна из обязанностей каждого гражданина. Нормы и правила советского общежития за девятнадцать лет революции достаточно четко определились и беспредельно широко известны всем и каждому не только в нашей стране. Но не всегда и всеми они выполняются. Пережитки капитализма в этой области в сознании людей часто бывают еще очень сильны и невидимыми путями проникают в среду нашей молодежи.
Отсутствие уважения к правилам социалистического общежития, нежелание руководствоваться ими, прямое пренебрежение нормами и требованиями советского общества, дикое проявление эгоизма — вот что составляет общую характерную черту всех тех дел, которые пришлось нам разбирать. Каждое из этих дел, как и всегда, имело свои особые черты, и поэтому стоит отдельно остановиться на каждом из них.
14 сентября 1935 г. молодая сотрудница "Стройзавода" Октябрьского района г. Москвы В. Г. окончила жизнь самоубийством, бросившись под поезд. Расследование этого факта привело к тому, что перед судом предстал молодой врач Королев. Сын бакинского рабочего, получивший советское образование, этот молодой человек, казалось бы, далекий от всего прошлого, которого он не видел и не знал, оказался опасным носителем буржуазной идеологии. Легкое отношение к вопросам любви, хамское отношение к женщинам, связанное с голыми физиологическими устремлениями, неприкрытая бравада своими "успехами", эксплуатация искренних чувств неопытных девушек — вот его стиль, его приемы и методы. Так вел он себя в отношении В. Г. Когда В. Г. не соглашалась на близость, он говорил ей: "Хорошо, за тобой я буду ухаживать, а жить с С.". И он жил с С., делая это так, чтобы В. Г. всегда об этом знала. Когда В. Г. лежала в больнице после аборта, виновником которого являлся он, Королев устраивал у себя вечеринки, заводя новые связи, а потом в записках писал об этом В. Г. в больницу. Когда после второго аборта В. Г. лежала в комнате у Королева, он наносил ей оскорбления в присутствии ее подруги. Наконец, когда тело В. Г. предавалось кремации, Королев отсутствовал. На следствии же он нагло поносил ее. В бумагах была найдена его переписка с товарищем о женщинах, о "победах" над ними, причем все это, разумеется, в цинично-грубой форме. Найдены были и записи есенинских стихов, и "рассуждения" на тему о том, что такое брак, и т. п. На судебном процессе Королев о всем говорил охотно, тщетно пытаясь быть резким и даже дерзким. Он не обнаружил ни понимания совершенного, ни тем более признаков исправления. Поэтому четырехлетнее лишение свободы, примененное к нему, является тем необходимым сроком в пределах ч. 1 ст. 141 УК (доведение до самоубийства.— "История"), которое поможет Королеву вернуться в ряды трудящихся перекованным морально и идеологически.
Почти вслед за делом Королева, спустя месяц, мы разбирали дело журналиста Манухина... Манухин на 14 лет старше Королева, ему 41 год. Среднее образование он успел получить до революции. Его трудовой путь начался на подмостках провинциальной сцены и к моменту ареста окончился в окололитературных сферах. Он культурнее и умнее Королева. И если первый действовал прямо, неприкрыто, то этот, как сказал о нем на суде один из близко знавших его свидетелей, всегда был "внутренне накрахмален" и на многих первое время производил приятное впечатление. Цинизм, пошлость, животный эгоизм Манухин прикрывал своей подчеркнутой галантностью, а иногда и "левыми" взглядами на вопросы этикета и пр. У многих Манухин умел вызывать искренние чувства симпатии. Если в лице Королева мы имели совершенно явного негодяя, то в лице Манухина мы встретили рафинированного, утонченного пошляка. И на суде Манухин был верен себе, ибо его методы, приемы превратились в его существо, в его природу. Манухину суд грозил полным разоблачением. Он опасался, что суд обнажит его и покажет его подлинное лицо, а у него остались связи, надежды... и Манухин решает уйти от суда. Он требует закрытия дверей, а в случае отказа — удаления с процесса. Суд определил двери закрывать по мере надобности, когда этого потребует ход следствия. Манухин, не удовлетворяясь таким решением, попросил из зала суда удалить его. Прокурор и защита признали это возможным. Суд, однако, решил, что Манухин должен быть на суде, что уход его ни с точки зрения его субъективных интересов, ни с точки зрения общественного значения процесса недопустим...
Следует отметить, что это определение Манухин принял спокойно, вел себя все время подчеркнуто вежливо, под конец заговорил и в открытом заседании, а в последнем слове... благодарил суд за внимание к нему и за предоставленную возможность сообщить суду все, что он хотел. Не уйдя от суда, Манухин изо всех сил пытался расположить к себе суд... Но на суде были установлены бесконечные связи Манухина, одновременное сожительство с несколькими женщинами, уход от каждой из них, как только цель была достигнута, то по мотивам "физиологического несоответствия", то вследствие беременности, то из-за отсутствия "общности взглядов", "взаимного непонимания", а если у близкой женщины не было своей жилой площади, то и это было мотивом, чтобы отвернуться от нее в тяжелые дни очередного аборта... Суд установил, что в двух случаях покушения на самоубийство, один из которых окончился трагически, поводом был Манухин. В этом вину Манухина суд признал доказанной.
Наряду с пошлостью манухинско-королевского образца, тяжелый удар по которой нанес суд, было установлено сопутствующее пошлости другое нетерпимое, уродливое явление: легкомысленное, безответственное отношение отдельных женщин к вопросам половых отношений, к вопросам брака. В наших центральных газетах об этом не раз писали, обрушиваясь на тех, кто вступает в брак, не зная даже фамилии своего мужа. В суде по этим делам мы устанавливали случаи, когда с Манухиным вступила в связь одна гражданка после случайного с ним знакомства в вагоне дачного поезда, когда с Кургузовым (третий "герой", о котором речь еще будет идти ниже) сближается молодая служащая после встречи в кафе; а затем она сходится с его товарищем, фамилию которого не могла вспомнить в суде, когда, чувствуя влечение к Кургузову, но почти не зная его, молодая девушка сходится с ним, а затем становится объектом циничного издевательства с его стороны; и наконец, факт брака Королева с молодой девушкой тогда, когда он был уже под следствием, когда ему грозило уголовное наказание, когда он рассуждал: "Будь что будет — женюсь" (так говорил Королев на допросе) — и когда она знала о всей истории Королева...
В деле Кургузова мы столкнулись с аморальным поведением (прямые оскорбления по адресу жены, случаи рукоприкладства, разговоры о своих похождениях в присутствии жены и т. п.) и поступками, граничащими с распространением порнографических изображений. "Удаль", бахвальство, мерзость, возвышенная в "геройство", в отношении жены, недавно потерявшей мать и дочь, образ жизни, близкий к развратному, были одним из поводов двух попыток к покушению на самоубийство. Преступление Кургузова, учитывая конкретную обстановку дела, суд не мог квалифицировать по ст. 141 УК как доведение до самоубийства. Суд установил, что со стороны Кургузова имело место систематическое издевательство, выразившееся в нравственном и моральном истязании.
Наш закон не знает такого состава преступления, и поэтому суд с помощью ст. 16 УК применил ч. 2 ст. 146 (систематические истязания.— "История").