Бумажный зверинец

Выход этой книжки — событие очень радостное. Почти все интересующиеся русским конструктивизмом о "Самозверях" так или иначе слышали, видели отдельные картинки, но книгу эту никто не держал в руках. Ее и не было. В 20-х Александру Родченко издать "Самозверей" так и не удалось, реконструированная книга впервые вышла во Франции в 2010-м. Теперь билингвальное издание воспроизвели, с некоторыми дополнениями, у нас.

История такая. В 1926 году Сергей Третьяков, лефовец, родченковский приятель и постоянный соавтор, опубликовал в журнале "Пионер" очень симпатичные стихи о том, как дети, вооружившись корытами, ветками и прочим подручным материалом, имитируют во дворе зоопарк, перевоплощаясь в слона, тюленя, черепаху и пр. Несмотря на наивность, это конечно был совершенно конструктивистский сюжет — творческого овладения миром, превосходства человеческой воли над условиями (обычный двор не располагает к превращению в зоопарк), изобретательского мастерства. Отсюда и иронично-авангардистский термин — "Самозвери".

Прочитав третьяковский текст, Родченко единственный раз в жизни затеял детскую книгу. Вместе с Варварой Степановой они вырезали из бумаги смешные фигурки зверей и детей. Затем Родченко стал расставлять их на листе картона, подсвечивать с разных сторон и фотографировать. То, что получилось в итоге,— будто бы кадры какого-то невозможного авангардного фильма о похождениях фрагментов бумаги. Даже по меркам экспериментальной мультипликации годов 60-х "Самозвери" выглядят пришельцами из другого мира. А среди наследия Родченко они кажутся сейчас одной из самых радикальных, новаторских вещей. На этом фоне только что переизданные коллажи к поэме "Про это" Маяковского скучны и очевидны.

Неопубликованные "Самозвери" остались подводным ручьем, проектом одной из несбывшихся ветвей искусства. Не то чтобы их стиль возник совсем ниоткуда: Родченко очевидно использует опыт фоторабот Ласло Мохой-Надя, тесно связанного с русской авангардной средой, но прививает его приемы к детскому материалу. От этого возникает удивительный, немного тревожный эффект. Дело здесь, может быть, вот в чем: конструктивизм, с его головокружительной рукодельностью, экстазом мироустроительной игры в кубики, сам был немного детским искусством (хотя его творцы вряд ли стали об этом размышлять). Когда конструктивистский взгляд впрямую обращается на мир детства, это создает парадоксальный эффект — не ожидаемой беззаботности, но странной непреднамеренной гиперрефлексии, прорвавшегося бессознательного. В "Самозверях" можно разглядеть своего рода "сюрреализм конструктивизма". Может быть, поэтому бумажные человечки Родченко и Степановой оказывают такое гипнотическое воздействие.

М.: Карьера Пресс, 2014