Из жизни незаменимых
Фото: Фото из личного архива
Русфонд продолжает публикации о людях, которые жертвуют деньги на благотворительность, а иногда и что-то большее, чем деньги. Мы стараемся ответить на два вопроса: почему сильный помогает слабым и почему так поступают не все? Сегодня наш специальный корреспондент ИГОРЬ СВИНАРЕНКО рассказывает о том, что некоторые люди помогают даже в безнадежных ситуациях. И человек, которого спасают, не узнает даже случайно, кто его благодетель. Ни награды, ни благодарности, ни доброго слова — полная анонимность. Это, пожалуй, высший пилотаж благотворительности.
Можно вообразить место печальнее психбольницы, но выбор не очень богатый.
И вот как-то меня занесло, как говорится, в дурку. Я навещал близкого человека. Впрочем, каждый раз такие вещи невольно примеряешь и на себя. Кто ж застрахован! Да никто. И не помер, вроде такой же, как был, а уже ушел. Одна нога тут, а другая уже там.
И вот у запертой железной двери — мало ли чего ждать! — стоял я в ожидании, пока отопрут.
У двери стояли еще двое. Один — парень около тридцати, явно пациент, сразу видно, хотя они там теперь в штатском ходят, не в казенном. Выдавали его жадность и торопливость, с которой он поедал сосиски, доставая их одну за другой из прозрачного пакета. Как будто боялся, что отнимут. Ну, не будет посетитель вот так давиться сосисками, не голод на дворе.
Рядом стояла дама. Дешевая кофта, старые туфли, но несколько щегольской цветной платок на шее... Вполне возможно, учительница. Или библиотекарша. Она смотрела на едока сосисок с печалью, с набегающей на глаза слезой — ну, чего ж тут веселого. Навскидку это были мать с сыном, хотя, впрочем, мало ли...
Парень после четвертой сосиски решил передохнуть и стал говорить:
— Мама, спасибо, что ты пришла.
"Ага! — подумал я.— Так и есть..."
— Спасибо, не забываешь! — сказал он и кинул жадный взгляд на ее сумку.— Мама, не думай, я все отработаю! Я тебя не забуду! Выйду отсюда, разбогатею...
Он не стал объяснять как. В дурке про это не надо, подробности только все портят.
Она отвечала ему что-то, вздыхала, кивала, смахивала слезу. Потом дверь открыли с той стороны и забрали парня внутрь.
Она посмотрела на меня:
— Он думает, что я его мать...
— Да? А на самом деле как?
— Мать его умерла. А я соседка. Знала, что сын ее тут, я его помню, еще он младенец был. Ну, и пришла к нему как-то с передачей: тут же известно, как кормят. А он мне сразу: мама, мама... Ну, вот и хожу к нему иногда.
Вот. И никто ничего не знает и не узнает. Вот я узнал правду, но и от этого никакого толка: ни имен, ни адресов.
Все зря. Все — зря?
Нас при прошлом режиме учили, что абстрактный гуманизм — это плохо. Но многие жили так, будто никогда не читали официоза.
И сейчас так живут.