Недавно одна девушка, оператор на телефоне в банке, столкнулась с бесцеремонным вмешательством банка в личную жизнь. Это девушку так возмутило, что она прибегла к старомодному жанру—эпистолярному. И написала письмо в редакцию (откуда я и взял цитату про «бесцеремонность»). Прекрасную (и юную, кстати) девушку по имени Роксана ужаснуло то, что служба безопасности банка предложила ей заполнить анкету, содержащую пункт о ближайших родственниках («жена (муж), отец (отчим), мать (мачеха), братья, сестры и дети; степень родства; ФИО (включая девичью фамилию); год и место рождения; место работы и должность; адрес местожительства»), и это девушку, по ее признанию, «взбесило». «Кому какое дело,—написала она,—кем работают и где проживают мои родственники?!» И приложила к письму еще одну анкету—советскую. Где помимо того же прелестнейшего «адреса местожительства» был еще и такой пункт: «родственники, проживающие за границей». То есть, по мысли девушки, время идет, а мало что меняется.
И я тут полностью согласен: мало что. Прелестные девушки все так же лукавы. Ведь, работая операционисткой колл-центра, Роксана не может не знать, что раскрытия примерно такой же информации от клиента требует ее банк: например, если вы в банк звоните и желаете узнать остаток по счету, оператор (та же Роксана) спросит у вас в целях идентификации девичью фамилию матери.
Банки вообще запрашивают массу персональных деталей в том случае, когда не ты несешь деньги банку, а, наоборот, банк дает деньги тебе: это знает каждый, кто получал кредитную карту. Число человек в семье, доход каждого, образование, наличие автомобиля, недвижимости, загранпаспорта, финансовые обязательства... Ведь банк хочет убедиться, что я буду исправным плательщиком, а не исчезну в неизвестном направлении (а вы бы кому охотнее дали в долг—главе семейства с двумя детьми, квартирой, дачей, двумя иномарками и должностью замгендира или же незамужней студентке, снимающей квартиру «у знакомых»? Полагаю, для начала захотели бы узнать, что это за знакомые и как исправно она вносит квартплату). Более того, как только вы захотите взять кредит покрупнее, банк потребует частную информацию про ваших родственников или друзей, выступающих поручителями по кредиту (а без поручителей, то есть без финансовых заложников, до недавнего времени большинство банков кредитов не выдавали, и тон здесь задавал Сбербанк).
А уж что начнется в случае ипотеки! Придется, например, застраховать свою жизнь. А для этого предоставить страховщику массу интересных документов—кардиограмму, анализ крови и на ВИЧ. Каково, а, сообщать о себе столь интимные подробности? Но страховщика тоже можно понять. Он согласен рисковать, страхуя клиента от внезапной болезни или смерти, но не согласен терять деньги, страхуя заведомо и глубоко больного человека.
Так что у меня вопрос: если сотрудники банков и страховых компаний получают мою персональную информацию, то какого черта их сотрудники возмущаются, если их просвечивают точно так же их службы безопасности?!
Но интересно даже не это, а сама природа Роксаниного страха (или Роксаниного лукавства), основанная на том, что личная информация никому не должна доверяться.
Никому ведь не придет в голову шифроваться, когда нас спрашивают:
— А где вы живете?
Или:
— А ваша сестра—она кем работает?
Этот страх, с моей точки зрения, иррационален, то есть основан не на просчете возможных негативных последствий открытия информации, а как раз на непросчете. Ну как бы попроще это объяснить? У Фазиля Искандера среди рассказов про абхазского мальчика Чика был один, в котором Чик боялся пройти по перекладине. Ему казалось, что этот ужас будет длиться вечность. А оказалось—пара шагов и секунд. И Чик перестал бояться. Страх всегда большей частью—это страх ожидания страха.
* * *
Было бы интересно составить список новейших российских страхов (отмечая параллельно, когда зародились и когда закончились).
Скажем, лет десять назад общество испытывало Страх Дать Номер Сотового Телефона. Было такое табу. Дать прямой служебный или (с меньшей охотой) домашний—это да. Но сотовый—только как знак особого доверия и расположения. Потому что по умолчанию предполагалось, что по сотовому начнут звонить все кому не лень, а от телефона в кармане не сбежишь. На деле же звонить стали те, кому было действительно нужно. И сегодня сотовые номера значатся на половине визитных карточек.
Или вот еще: лет семь примерно назад начался (и до сих пор продолжается) Страх Раскрытия Персональных Баз Данных. Тогда какой-то умник спер базу данных МГТС—ее стало можно купить на нелегальном, но рынке. Вопль тогда поднялся до небес, но не столько по поводу воровства, сколько по поводу того, что «теперь всех вычислят». Вор между тем сделал то, что существовало в любой европейской стране, где телефонные книжки с фамилиями жителей лежали в телефонных будках (да и во времена СССР частные телефоны сообщали по «09», кроме разве телефона Аллы Пугачевой, но все равно любой приличный журналист мог за пару часов его найти—как может и сейчас). Потом украли базу данных налоговой инспекции, ГИБДД, таможни и кого-то еще—и снова был вой: ах, раскрыли, всех вычислят, убьют!
Но что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь в результате раскрытия информации о доходах стал жертвой рэкетиров. Скорее наоборот: того, чьи доходы известны и прозрачны, рэкетировать бессмысленно. Что с него взять: другая база данных (украденная коллегой Роксаны) покажет, что он в банковских долгах как в шелках, что у него ежемесячные выплаты за машину и квартиру. И даже из квартиры у него ничего не унести, потому что наверняка все деньги вбуханы в ремонт—что там, двери «зебрано» снимать или краны от Филиппа Старка отвинчивать? Рэкетировать любопытно тех, чьи доходы непрозрачны. Например, налогового инспектора, выезжающего на инспекцию на «порше» (реальный случай; слышал от знакомого директора торговой сети с комментарием «совсем стыд потеряли»). Базу данных с номерами автомобилей чиновников я вообще бы обязал ГИБДД публиковать: ужасно интересно, министр каких таких неотложных (в пятницу в семь вечера) дел несется с мигалкой по двойной сплошной по Кутузовскому проспекту на дачу? И декларацию о доходах и собственности политиков и чиновников, а также их жен, детей, родителей, братьев, сестер (включая родственников за границей: с какого года и на какие доходы проживает пенсионерка-теща в Марбелье?) я тоже очень хотел бы получить. Потому что сегодня информацию об их доходах я получаю из милицейских сводок, когда узнаю, что квартиру очередного депутата обнесли на сумму, равную бюджету небольшого городка.
Прозрачность вообще и дисциплинирует, и ликвидирует пересуды. Окна-бойницы, решетки—рудименты Средневековья. Банки и магазины давно оставляют на ночь витрины открытыми: это куда надежнее страхует от ограбления, чем закрытые жалюзи, за которыми может произойти что угодно. Да, мы предоставляем обществу все больше информации о себе (консьержка знает, с кем мы живем), но общество взамен становится все более терпимо и толерантно к нашей личной жизни. Тут бы я и поставил точку, если бы не одно обстоятельство, переворачивающее все мои рассуждения на 180 градусов. И я не могу его скрыть.
* * *
Сегодня в обществе, к сожалению, нет ни намека на дискуссию о том, кто имеет право пусть на наивную, пусть на смешную, пусть ничего не дающую (кроме иллюзии безопасности успокоенности), но все же защиту персональных данных. А кто—нет. И какие данные для кого следует считать персональными
Вместо этого распространена рабская убежденность, что «спецслужбы имеют право знать обо всех все в интересах государства, а о них в интересах государства нельзя знать ничего», окрепшая в стране за последние 8 лет (хотя именно спецслужбы прошляпили за это время все возможные теракты, поскольку занимались, есть подозрение, вместо защиты сограждан коммерцией под сурдинку).
Но водораздел должен быть проведен. Ну, например, нужно отделять частный бизнес от государственной службы: если ты чиновник, то про твою собственность и расходы обществу должно быть известно все, и неважно, служишь ты министром или преподавателем (среди последних тоже случаются поршевладельцы). Или профессию от профессии: я, извините, хотел бы убедиться, что учитель в школе и воспитатель в детском доме не склонен к жестокости или педофилии (проводить для этого тесты или в открытую собирать досье—это отдельная тема). Или публичность от непубличности: уж если ты в шоу-бизнесе—то изволь терпеть о себе любые сплетни и пересуды в прессе и не моги обращаться за сатисфакцией в суд: такова твоя тяжкая планида и долг по удовлетворению любопытства толпы. Или должность от должности—допустим, генеральный директор обязан раскрывать информацию о доходах (в отличие от заместителя). Словом, должны быть определены формальные вещи, я абсолютно убежден, что они возможны.
И Роксана бы тогда не писала в «Огонек», поскольку знала бы, что в отношении работников финансовой сферы действует презумпция виновности. И я бы, может, был еще более аккуратен в формулировках, причем совершенно по той же причине.
P.S. Я начал писать этот текст в Москве, а заканчиваю, по стечению обстоятельств, в Таиланде. Лечу из Бангкока на Пхукет и читаю в The Nation: Конституционный суд отстранил от работы местного министра здравоохранения. Тот, видите ли, не смог объяснить, каким образом его жене стали принадлежать 5 процентов акций в частной фирме. Семья в Таиланде—дело святое: так завещал Будда. Но раскрытие информации о семье министра к святости не имеет никакого отношения. Может быть, поэтому в этой довольно бедной стране, где на 20 рублей можно поужинать в уличной харчевне, существуют отличные государственные больницы и замечательные многорядные (а порой многоуровневые) дороги. В отличие от России, где ни 20 рублей, ни 20 миллионов не стоят уже решительно ничего. В отличие от финансовых секретов семьи с любой буквы.
Иллюстрация АЛЕКСЕЯ БОРИСОВА