Мы любим литовский театр. От этого факта никуда не деться. Как выразился Михаил Швыдкой, «без литовского театра русская культура чувствует себя незавершенной». Мы любим их как раз за то, что они чуть-чуть другие. Потому что они приезжают и окатывают нас своим «другим» театром, как ушатом холодной воды. И понимаешь, что уже надо ставить как-то по-другому. Смотреть по-другому. Жить по-другому.
Холодная вода в ушате оказывается вполне целебной и очищающей. В театре «Цезарис груп» молодого литовского режиссера Цезариса Граужиниса, который в начале декабря впервые приехал в Москву, и героем, и языком становится современность. Пятеро молодых людей в офисных костюмах рассказывают историю девушки Анны, героини нашего времени (спектакль «Покушения»). В эстетике рабочего совещания с экранами и презентациями, самозабвенно гримасничая и перебивая друг друга, эти отлаженные, как роботы, люди фантазируют на тему жизни человека. Они, хозяева нового времени, придумывают человека всякий раз заново, как рекламный бренд. Героиня Анна может оказаться кем угодно: молоденькой содержанкой нувориша, школьницей, зарабатывающей порносъемками, террористкой, которая вершит свое черное дело, разъезжая с чемоданом по международным аэропортам. Наконец, Анна может оказаться… машиной. Современный человек, по версии актеров, является моделью для сборки: его возможности прокручиваются как кубик Рубика, но как-то ни одна грань не радует. Возможно, потому, что в этом мире лучше и честнее быть просто машиной. Красной и с мощным двигателем. Возможно, потому, что и слово Бог существует в нем с пометкой ТМ. Торговая марка. Театр Граужиниса некоторые критики уже успели назвать холодноватым. Но этот холод действует посильнее горячечных криков о том, что раньше вишню сушили и мяли, а Треплев меж тем застрелился.
Если Граужинис — это минимум декораций и психологизма, то режиссер Оскарас Коршуновас, европейская знаменитость, работает как яркий театральный художник. Он придумывает глобальный сдвиг, необычную метафору для классического текста и заставляет нас думать. Он усаживает главного героя (спектакль «Царь Эдип») в песочницу, окружая его детсадовскими мутантами — чудовищными детьми с разбухшими фантасмагорическими головами, гигантским плюшевым мишкой, грозно воющим хором микки-маусов, поломанным буратино, изрыгающим зловещие пророчества… Это не трагедия ребенка — это мука взрослого человека, который оказывается наедине с собственными чудовищами. Не буди лихо, что называется. Трагедия — пусть и древнегреческая — может разыграться в любом месте современного мира. На детской площадке, где качели станут весами и мерой человеческой жизни. Или, допустим, в супермаркете.
Классик Некрошюс тоже еще тот конспиратор. Маскируясь под названием «Песнь песней», его спектакль говорит о любви на все времена, его лав стори носит и национальный, литовский, характер, и библейский, и универсальный. Люди из ниток плетут дом, с помощью рулонов бумаги управляют лодкой и, бросая камни в сундук, забивают насмерть. Влюбленных и сейчас можно и разлучить, и убить. Пусть не с архаичной народной простотой, но суть вещей от этого не меняется.
Литовская специфика — рассказывать истории, которые приподнимают. Над миром, над текстом, над мифом. В маленькой герметичной Литве, как в тигле алхимика, рождаются неожиданные формулы современного театра. Европа их оценила, но без России литовский театр тоже чувствует себя незавершенным. Театральный ветер из Литвы сметает наши привычные представления — что хорошо для нас. И сразу приобретает масштабность, что хорошо уже для Литвы.