Исполняется 10 лет страшным и по-своему великим событиям 3 — 4 октября. Россия пережила революцию, далеко не бархатную, но и далеко не столь кровавую, как раньше. Жить в стране после революции всегда сложно — и тем не менее худо или хорошо, но именно тогда наконец началась стабильная жизнь. Ведь глобальных потрясений вот уже 10 лет никто в стране не ждет. И в них по большому счету не верит

10 ЛЕТ ОКТЯБРЯ

ЧТО ЭТО БЫЛО

Всамом начале реформ, то есть в ноябре 1991 года, меня выбрали председателем Совета народных депутатов подмосковного города Железнодорожный со 100-тысячным населением. Помню, как в первый же день моего пребывания в новой должности ко мне в кабинет, отшвырнув от двери секретаршу, ворвалась толпа разъяренных гражданок и потребовала немедленно отоварить талоны на сахар. Объяснять, что у меня у самого в кармане целая пачка таких же неотоваренных «квиточков» и что я еще вчера работал конструктором в оборонном институте, я не стал. «Сволочь, ворюга! — кричала мне в лицо заплаканная женщина. — У меня утром сыночек попросит сладкого чая, а я что ему скажу? Когда вы только все подохнете, гады коммунистические!..»

Прилавки магазинов были абсолютно пустыми: сигареты, спички, макароны, крупа — все по талонам и с предъявлением специальной карточки покупателя. Кажется, талонов не было только на соль, но и соли не было тоже!

Но вот пришел Гайдар со своей командой, и все стало меняться прямо на глазах. Сначала какие-то «блошиные рынки» у Малого театра, на Лубянке, потом уже первые ларьки из неструганных досок, потом приличные киоски со стеклами и не только в Москве, а и в Подмосковье тоже... Вместо бесполезных талонов появились новые денежные купюры, и как будто бы из ниоткуда появились товары...

То время действительно было «разгулом демократии». Например, когда я в составе делегации Союза малых городов России присутствовал на приеме у Гайдара, то у меня в гардеробе украли перчатки — в гардеробе Правительства Российской Федерации! А потому, что охраны практически не было никакой, для прохода в здание годились обыкновенные паспорта (сейчас это невозможно представить, но так действительно было!), и по Старой площади ездили на своих автомобилях обычные граждане, которых президент Ельцин называл «россиянами». И люди тогда шли в правительство не за сахаром, не за гвоздями, шли с какими-то идеями, предложениями...

Для пояснения вот еще несколько эпизодов из тех времен.

Однажды — уже в декабре 1992 года — я опоздал на совещание у Гайдара минут на пятнадцать из-за этих самых транспортных вольностей, на Старой площади конечно же. Но его помощник тут же провел меня в кабинет, и Егор Тимурович, не прерывая выступающего, кивком головы указал мне на свободный стул, даже не обматерив меня по поводу опоздания. Он внимательно слушал выступления, сам что-то записывал на листке бумаги. И видеть чиновника такого ранга с авторучкой в руке для меня, члена партии с двадцатилетним стажем, было действительно шоковой терапией!

Руководитель одного из городов обозначил проблему: как передавать детские садики и ясли от ведомственных предприятий, у которых нет денег на их содержание, в муниципальную собственность? Нужен какой-то нормативный акт... «Желательно побыстрее решить, Егор Тимурович, — сказал он. — Хотя бы в следующем году... А то у «оборонки» денег уже совсем нет». Гайдар взглянул на часы: «Так... сейчас 19.30... у меня в 20.00 расширенное заседание правительства... часа на полтора... кстати, если у кого-то есть желание, можете присутствовать... Вот что: если вы с моим помощником подготовите проект документа к десяти вечера, я готов его сегодня подписать».

Я, разумеется, пошел на то заседание. Я вообще люблю театр, а тут люди с такой энергетикой! Присутствовали главы всех регионов, в основном бывшие председатели облисполкомов, которых еще не успели переизбрать. Гайдар предоставлял слово членам правительства по очереди, иногда сам тоже говорил несколько фраз.

...После окончания заседания я подошел к Гайдару попрощаться, так как считал себя уже лично известным ему. Мне действительно понравилось и то, как он вел себя, и то, что он говорил, и даже то, что в кабинете у него висел не портрет Ельцина, а какой-то авангардистский триптих грязно-серого цвета с неясным изображением. «Желаю вам удачи, Егор Тимурович, — сказал я, и подал ему не правую, а левую руку, добавив: — У меня левая счастливая!» Гайдар вежливо улыбнулся, а через четыре дня его сняли.

Я был на том заседании Съезда народных депутатов 14 декабря 1992 года, когда проводили «мягкое» рейтинговое голосование по кандидатурам на пост Председателя Правительства России (Гайдар-то был всего-навсего исполняющим обязанности). «Я был и остаюсь приверженцем Егора Тимуровича Гайдара, — сказал президент Ельцин, выступая после объявления итогов рейтингового голосования. — Но я с ним разговаривал в перерыве, и он сам предложил другую кандидатуру...» — «Это неправда!» — как-то по-детски крикнул Гайдар из зала. «...Предложил другую, понимаешь, — продолжал президент, — и поэтому мое предложение: Черномырдин Виктор Степанович». — «Ну что ж, Виктора Степановича мы знаем, это конь испытанный», — подвел итоги спикер Хасбулатов, мистически обозначив своей метафорой животный уровень управления Россией на ближайшее многолетие.

После утверждения в качестве Председателя Совета Министров Черномырдин сразу объявил свое кредо: «Я за рынок, — сказал он, — но против базара».

На этом реформы в России закончились, и начались годы безвременщины. Реальную власть в стране — «базара нет!» — быстро прибирали к рукам бандитские группировки, а следом за ними в кильватере, как и в 1917 году, уже дружно строились шеренги партийных борцов за всенародное счастье.

На работе делать было почти нечего, и теперь главным моим развлечением стало участие в заседаниях съезда народных депутатов. Весной 1993 года они еще проходили в Кремле, в зале заседаний бывшего Верховного Совета СССР, а не в так называемом Белом доме на Красной Пресне.

На съезде было весело. Я сидел на гостевом балконе, там же сидели безмандатные в то время Зюганов, Сажи Умалатова, а также иностранные корреспонденты. Иногда забегал Жириновский и раздавал бесплатно свои газеты и брошюры. С балкона можно было в любое время выйти, покурить и вернуться опять, а в зале было строго. Профессор Хасбулатов, привыкший к порядку во время лекций, однажды даже сделал замечание в сердцах: «А что это за гуляние по залу? Наприглашали каких-то чиновников, они тут ползают, как тараканы...» (Он, хорошо знал не только мир животных, но и мир насекомых тоже.)

На заседаниях съезда, кроме проклятий в адрес реформ, уже ничего не говорилось. Не отходили от микрофона депутаты Бабурин, Константинов... Геннадий Зюганов, временно работавший в отделе снабжения Центрального дома литераторов, слушал их речи с нескрываемым восхищением, попутно наблюдая за реакцией иностранных журналистов. Умалатова непрерывно аплодировала, Жириновский бесплатно вручал свои книги с автографами...

Демократы уже стеснялись заходить в зал. Например, депутат Басилашвили все время стоял в фойе, сцепив руки за спиной, и угрюмо смотрел в окно с выражением лица своего героя из спектакля «Пиквикский клуб» («Задета честь... потеряна леди...»). Ельцин в зале практически не появлялся, зато непрерывно присутствовали председатель Конституционного суда Валерий Зорькин и вице-президент Александр Руцкой.

Атмосфера на заседаниях накалялась уже не ежедневно, а ежечасно. Вдруг какой-нибудь депутат подбегал к микрофону с криком: «Товарищи! Кремль и наш зал заседаний окружают танки!» — и тут же из зала на балкон поднималась физически ощутимая волна ужаса. Зюганов оборачивался к задним рядам балкона и с доброй отеческой улыбкой смотрел на реакцию иностранцев...

Измучив себя танковыми кошмарами, депутаты почти единогласно приняли поправку к Конституции РФ о том, что в случае насильственного роспуска съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации «полномочия президента Российской Федерации прекращаются немедленно». Но сделали они это впопыхах, до конца не обдумав формулировку, о чем еще пойдет речь...

Ельцин попытался завести на «предателя» Руцкого уголовное дело за финансовые махинации, лишил его всех полномочий и фактически отстранил от должности, хотя не имел на это права. Естественно, Руцкой не отстранился и окончательно примкнул к оппозиции. Летом 93-го, как и перед Октябрьской революцией 1917 года, в стране, по сути, установилось двоевластие.

Хасбулатов взял моду чуть ли не еженедельно проводить всероссийские селекторные совещания с руководителями органов представительной власти на местах. Главы администраций на эти совещания не только не приглашались, но и не допускались (забавным было то, что, например, в нашем городе в отличие от меня именно глава администрации был ярым сторонником Хасбулатова и Руцкого!). Мы, председатели Советов, собирались в кабинете начальника районного телефонного узла связи, пили кофе с коньяком (точнее — коньяк с кофе) и вместе с коллегами из всех российских регионов слушали по громкоговорителю ласковый голос Руслана Имрановича. «Вы люди глупые, конечно, — увещевал нас профессор, — но поймите хотя бы одну простую вещь: не будет Верховного Совета, и вас не будет!» (И, замечу, в итоге он оказался прав на сто процентов, вот что значит умный человек! Кстати, правительство России Хасбулатов называл не иначе, как «коллективный Распутин». А ведь именно Григорий Распутин в свое время говорил царю с царицей: «Меня не будет, и вас не будет!» Сколько же мистики в нашей истории!)

...Помимо заседаний съезда и телефонных оперативок проводились разные общественные мероприятия. Одно из них проходило в помещении нового парламентского центра на Цветном бульваре.

Выступал академик Абалкин. С возмущением, близким к истерике, говорил о полном развале в экономике: «Вы не представляете, я им позвонил и спросил: мол, сколько добыто угля в первом квартале? А они понятия не имеют! («Что же вы хотите, это же «коллективный Распутин!» — не преминул вставить Хасбулатов.) Вот до чего дошла бесхозяйственность!»

Леонид Иванович говорил так душевно, что, может быть, и расплакался бы в конце концов, но тут на сцену прямо в президиум решительной походкой вышел генерал Руцкой. В белом кителе, в усах и с «Золотою Звездой» Героя Советского Союза на груди! Хасбулатов не успел объявить: «В работе всероссийского совещания принимает участие...», а зал уже встал в едином порыве и обрушил сам на себя гром оваций! Даже я, слегка задремавший после пива, вскочил с перепугу! Академик Абалкин по-тихому, бочком ушел с трибуны, и на нее тут же взошел Руцкой.

Речь вице-президента тоже была скорбной, но не слезливой, нет. В голосе летчика звенел металл, слышались рев авиационных моторов и бомбовые разрывы резких обвинений в адрес президента и правительства. Было ясно, что дело идет к развязке, которая не заставила себя долго ждать.

21 сентября 1993 года в 20.00 по московскому времени Ельцин подписал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации», в котором говорилось: «Прервать осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функций съездом народных депутатов Российской Федерации и Верховным Советом Российской Федерации... Назначить выборы в Государственную думу Российской Федерации на 11--12 декабря 1993 года... Сотрудники аппарата Верховного Совета Российской Федерации и обслуживающий персонал направляются в отпуск до 13 декабря 1993 года с сохранением содержания...»

Так начались те самые дни, которые могли что-то или кого-то за что-то потрясти.

В тот же вечер было принято заключение Конституционного суда о том, что Указ президента РФ № 1400 и его обращение к гражданам служат основанием для отрешения его от должности в соответствии с Конституцией РФ (то есть двумя третями голосов съезда народных депутатов).

Итак, 22 сентября 1993 года в 00.25 (через четыре с половиной часа после подписания Ельциным указа) Александр Руцкой возложил на себя обязанности исполняющего обязанности президента Российской Федерации.

Депутаты тут же созвали чрезвычайный съезд, заперлись в Белом доме и непрерывно заседали, но у них — увы! — не было кворума для конституционного отрешения президента от должности!..

Конечно, президентская команда все хорошо продумала и просчитала. Мне рассказывали потом, что для лишения съезда конституционного кворума нужно было переманить на сторону Ельцина одну треть депутатов плюс еще одного (то есть всего 335 человек) — кого убеждением, кого квартирой, а кого и прямым подкупом. Но аналитики доказали, что для большей надежности нужно отсутствие на съезде не 335 плюс одного, а плюс 63 депутатов — мало ли чего, вдруг кто-то в последний момент предаст? Тут же объявилась конкурирующая группа политологов, которая объявила, что в запасе должно быть вовсе не 63 депутата, достаточно иметь 45 (им компьютер так сосчитал). Казалось бы, никчемный вопрос, а ведь в действительности речь шла о разнице в 18 человек, то есть о 18 московских квартирах для дополнительных перебежчиков в лагерь президента — шутка ли? Разгорелся серьезный теоретический спор, который по доброй российской традиции вот-вот мог превратиться во всенародное обсуждение архисекретнейшей темы!.. Слава богу, в Управлении делами президента работали не крохоборы, и в итоге отсутствие кворума на съезде было обеспечено с огромным запасом.

На следующий день Руцкой обратился к народу с воззванием, назначил новых силовых министров и засел сидеть в осаде в Белом доме вместе с не перекупленными депутатами (я не случайно, конечно, вместо определения «с неподкупными» пишу «с не перекупленными депутатами», они ведь, оставшиеся, от продажи своих голосов не отказывались, им просто никто и не предлагал их продать!).

Несчастные не перекупленные депутаты заседали при свечах, воду и электричество им отключили. Это естественно: чего зря свет жечь, если на съезде нет кворума и, следовательно, съезд как высший орган власти не может принять ни одного решения, в том числе и самого важного — об отрешении президента Ельцина от должности за грубейшее нарушение Конституции Российской Федерации?

Впрочем, сначала у них какая-то связь с внешним миром была. Мне шли грозные телеграммы от Хасбулатова и его заместителя Воронина: «Прислать три автобуса с людьми на защиту Верховного Совета... пять автобусов и 150 человек... под личную ответственность...»

Я никого не посылал: кто хочет, пусть своим ходом едет (к слову, никто из города туда не поехал и, слава богу, никто не погиб!). Снять с работы хасбулатовцы меня не могли, потому что я сам, как и они, был «всенародно избранным». Тогда Руцкой подписал указ о том, что все должностные лица (в том числе и я), не выполняющие решения съезда и Верховного Совета, подвергаются наказанию от 25 лет лишения свободы до высшей меры...

Вечером моей жене позвонил первый секретарь горкома компартии (одно время мы вместе с ним были заместителями парткома в нашем НИИ), заочно поздравил меня с днем рождения и сказал: «Передай своему дураку (то есть мне), если он завтра не пошлет шесть автобусов на защиту Белого дома, то мы повесим его на фонаре в первый же день, как только свергнем Ельцина!» Жена плакала и уговаривала меня: «Ну пошли ты им автобусы, они же не отвяжутся... Они столько миллионов за 70 лет угрохали... У нас с тобой ведь дети маленькие...»

Я как человек с живым воображением и режиссерским талантом тут же воочию увидел себя, висящим на фонарном столбе: маленького, жалкого, в разорванной рубашке... Мне стало обидно, я прилег на диван и начал сочинять оправдательную речь перед предстоящей неминуемой казнью.

— Товарищи! — сказал я. («А с какой стати «товарищи»? Разве я уже сдаюсь? Ну, хорошо, а как иначе? «Дамы и господа»? — сразу повесят и слова сказать не дадут... «Дорогие россияне»? — то же самое... Может быть, «братья и сестры», как тот усатый, когда его припекло? Но это опять же перед ними реверанс, не хочу... Или как Есенин? «Дорогие мои, хорошие... что случилось, что случилось, что случилось? Кто так страшно визжит и хохочет в придорожную грязь и сырость?.. Кто хихикает там исподтишка, злобно отплевываясь от солнца? Ах, это осень, это осень вытряхивает из мешка чеканенные сентябрем червонцы...» Тьфу, болван, тебя завтра повесят, а ты Есенина читаешь!.. А Есенину послезавтра день рождения, он тоже Весы... И Любимов тоже... «знать недаром сентябрь листвою заплакал...»

...Хорошо было Марку Аврелию! Он воскликнул: «Римляне!» — и те тут же раскаялись. А я что крикну: «Дорогие железнодорожники»? Надо же было так по-дурацки город назвать! Раньше-то он назывался Обираловкой (как раз там Анна Каренина под поезд бросилась), а в 1938 году его решили переименовать для благозвучия в Блюхерск или Блюхеровск, точно не помню. Но пока документы шли на утверждение к Сталину, маршала Блюхера расстреляли, и получилась незадача. На заседании политбюро Сталин прочел случайно не изъятый из папки документ, хмуро глянул на помертвевших от страха соратников и после долгой паузы спросил: «А что там есть еще?» — «В Обираловке еще станция железнодорожная есть», — догадался образованный Молотов, сроду у нас не бывавший, но читавший в гимназии роман Льва Толстого. «Хорошо. Пусть называется Железнодорожный», — изрек вождь и никого не повесил...

А меня вот завтра повесят, а я, идиот, размышляю о том, что было бы лучше: «дорогие обираловцы», «дорогие железнодорожненцы» или «дорогие блюхерчане (блюхеровсковцы)»?.. И вообще чем «хер» благозвучнее «обираловки»? Скажу так: «Сограждане!» — осенило меня.) Итак:

— Сограждане! Золотые мои! Какого хрена? Да, президент своим указом нарушил Конституцию. Это бесспорно. Но в той же Конституции прописан порядок отрешения клятвопреступника от должности путем голосования за импичмент двух третей депутатов съезда и ни одним меньше! Иначе президент не только на виселицу не попадет за нарушение Конституции, но даже премии ежемесячной не лишится!

— У-у-у, — взвоют они, размахивая намыленной веревкой, — а про статью 121 точка 6 ты забыл? А там сказано: «Полномочия президента прекращаются немедленно!»

— Стоп, тихо! — отвечу я. — А ты, который с веревкой, вообще уйди, гад такой, ненавижу!

Читаем в Конституции статью про полномочия президента: «...принимает верительные грамоты... представляет предложения об образовании, реорганизации и упразднении министерств... присваивает высшие воинские звания...» и так далее. Вот он нарушил Конституцию и полномочия свои немедленно прекратил — войну никому не объявляет, орденами не награждает, послов с верительными грамотами велит в шею гнать, — сидит себе смирно и ждет, когда его съезд отрешит от должности двумя третями голосов. А вице-президент согласно той же Конституции вступает в должность после отрешения, а не в случае «немедленного прекращения полномочий», вы же забыли соответствующую поправку внести! Вот за эту забывчивость гарант Конституции надает вам по роже кулаком и правильно сделает!

Речь показалась мне убедительной, и я успокоился. Действительно, ведь Ельцин нарушил Конституцию, но не вышел из так называемого конституционного поля. Конституция предусматривает как возможность совершения такого преступления, так и процедуру последующего наказания, но только для президента! Что касается других высших должностных лиц государства — Председателя Верховного Совета, вице-президента, Председателя Правительства, вот за их законопослушность как раз и отвечает гарант Конституции, то есть президент. И наказание для них в законах не прописано: что он захочет, то и сделает, даже яйца может оторвать! А они как раз уже нарушили все что могли: и Руцкой объявил себя президентом непутем, и Хасбулатов до того додумался, что принял решение Верховного Совета о том, что депутат, не явившийся на заседание без уважительной причины (то есть без справки о болезни или смерти), автоматически лишается статуса депутата и при подсчете кворума не учитывается!..

В общем, все вроде было ничего. Если бы был кворум, то Ельцина бы от должности отрешили, а раз кворума нет, значит, так и так надо новые выборы в декабре проводить, да вот беда: эти уроды (а по-другому и не назовешь!) принялись дурачить простых людей, которые ни Конституцию, ни тем более статью 121 точка 6 в глаза не видели. Мол, жиды опять власть захватили...

В выходные я поехал на велосипеде на огород снимать старую пленку с теплиц. А когда вернулся, уже все телепрограммы были отключены, и только по второму каналу взволнованный Гайдар (а почему же не «испытанный конь» Черномырдин, до сих пор не знаю) звал народ на улицу защищать демократию. Этот его поступок я не одобрил и, конечно, никуда не пошел, потому что знал: демократию защищают не кулаками, а танками и пулеметами. Так на следующий день и вышло.

...Танки с моста стреляли по Белому дому кумулятивными ракетами, взрыватели к которым (вот ирония судьбы!) в свое время изобретал лично я. Эта задумка была правильной: во-первых, у кумулятивного снаряда почти нет боковых осколков, которые могут кого-то случайно покалечить, а во-вторых, ПТУРС (противотанковый управляемый реактивный снаряд) по лазерному лучу можно точно направить в окно именно той комнаты, в которой по данным разведки никого нет. Этим и объясняется то, что во время так называемого расстрела Белого дома ни один депутат не пострадал и даже не был оцарапан.

Ну, пожар, конечно, случился, и Белый дом с верхней половины стал черным. Я смотрел на все это по телеканалу CNN, и мне было ужасно стыдно за свою страну. Гибли люди у Останкинской телебашни, гибли ни в чем не повинные зеваки возле Белого дома, а Руцкой с Хасбулатовым спокойно сдались в плен, как будто ничего и не затевали... Ни Макашов, ни Анпилов, ни Константинов, ни Бабурин никому ничего! А люди погибли... Я только тому радуюсь, что хотя бы из моего города никто не погиб, я же в то время за них отвечал перед совестью своей...

Из сгоревшего Белого дома недели две чиновники Администрации Президента растаскивали к себе на дачи картины, ковры, мебель... Я сам подсуетился поздно, там уже ничего не осталось. Дали мне только два пластмассовых стула (за то, что не посылал автобусы), они и сейчас стоят в моем бывшем кабинете.

А следующим своим указом президент отменил местные Советы народных депутатов (Руслан Имранович как в воду глядел!), и я, самый истовый сторонник либеральных реформ, оказался безработным. У власти в городе остались люди, знающие только матерный язык и не умеющие ни читать, ни — тем более! — писать.

Сейчас я на пенсии, как и Ельцин. Выращиваю огурцы и помидоры на своем дачном участке, а вечером гуляю по деревенской улице со своим псом Тимуром, названным в честь героя книжки Гайдара, и любуюсь фонарными столбами, на которых никто не висит.

Борис УТКИН

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ

Монолог одного из военачальников с Кавказа, оборонявшего Белый дом. («Огонек», октябрь 1993 г.)

— Начальник штаба обороны Белого дома генерал Ачалов позвонил в представительство нашей республики, попросил помощи от нас людьми и оружием.

Ачалов оказывал нам помощь в проталкивании некоторых наших вопросов в парламенте, и поэтому было принято решение помочь.

В штабе обороны Белого дома кроме него находился полковник Кулясов (подозреваю, что отставной), Макашов периодически звонил по поводу организации туалетов для обороняющихся.

Внизу были расставлены наши до зубов вооруженные охранники, стоявшие по периметру дома. Ачалова к нам заглянул туда лишь однажды, спросил: «Как дела?»

Я ответил: «Х...о», и он побежал куда-то дальше.

Весь тринадцатый этаж был занят так называемыми силовыми структурами. Генерал КГБ Стерлигов подошел ко мне и сказал: «Вот мы тут сидим, а надо бы телевидение взять». Минут через десять пришел Лимонов, сел, тупо просидел до трех часов утра и ушел. Около 12 часов появились фашисты Баркашов и Балашов. Где-то в полпервого ночи наш главный поднялся наверх и поинтересовался, где же обещанный штурм. Ачалов промычал что-то невнятное. В этот момент он с Баранниковым обсуждал весьма специфическую проблему: как бы им прийти в их министерства и занять министерские кресла. Как выяснилось, основная идея Ачалова состояла в привлечении к военному противостоянию национальных воинских формирований, тех, кто был им чем-то обязан. Были привлечены батальон «Днестр» из Тирасполя, батальон «Бендеры», рижский ОМОН, казачьи подразделения — до 200 человек, баркашовцы — до 4000. На Останкино пошли батальон «Днестр» и Баркашов. Единственным умным решением было: снайперы расставлялись по площадям ближе к центру города. Снайперы были рассредоточены на пересечении Садового кольца и Нового Арбата, на высотке на площади Восстания и в доме напротив американского посольства.

Записал Андрей КОЛЕСНИКОВ