Грань веков
Лена НИКИТИНА,
педагог:
Россию что спасет? Лень! Однажды я так пошутила, а потом стала размышлять. Лень — это своего рода защитная реакция от навязываемых, чуждых идей и действий. И как только и кто только над Россией не измывался, однако выживали. За счет небыстрой восприимчивости: да мы еще погодим, да мы еще поглядим... Когда без конца всякие бури над тобой витают и туда-сюда шмякают, что остается делать? Сложить руки и ждать, куда вынесет. Вот таким образом российский человек накапливал энергию. Тут уж он отдыхал. А когда припрет, приспичит, бусурман какой-нибудь нагрянет — откуда что берется!
Светлана КИРИЛЛОВА,
литератор:
Похоже, что культура и цивилизация друг от друга не зависят: ни прямой, ни обратной зависимостью. Например, разбитые российские дороги и торжественные лужи на площадях в центре маленьких отечественных городков так же соотносятся с тонкостью чувств его обитателей, как аэроплан с аэрозолем.
На сто тридцатом километре от Москвы гражданина приезжего встречает, как главная достопримечательность города, огромная вокзальная лужа. В дореволюционные времена в ней целыми днями валялась бы хрюшка с поросятами, но теперь поросятам положено хрюкать в закрытом помещении. И то достижение. Автобус, подъехавший к станции, ждет вдалеке: водитель боится утопить машину в этом не нанесенном на карты водоеме.
Сделав круг, автобус подпрыгивает так, что шапки граждан стукаются о потолок салона. Молчание. Через несколько минут два колеса автобуса отрываются от земли, и он довольно долго мчится вперед, почти что лежа на боку. Пассажиры охают. «Ехал я ухабами, — начинает гражданин, выпустив из зубов поручень. Думает, продолжать ли, и прибавляет: — Не один, а с бабами. Как ухаб, то я — на баб...» «Мужик, ты чо при детях выражаешься», — возмущается пол-автобуса. Салон возвращается в исходное положение. «Водитель, — жалостливо говорят с переднего сиденья, — ты все же потише. Не дрова везешь...» «Сам знаю, что не дрова, — отзывается водитель, — да вот дорогу опять перекопали...»
Автобус снова подпрыгивает, как кенгуру. Пассажиры молчат. Им ужасно жаль всех: дорогу, водителя и себя. Но выражать свои чувства они не хотят. Мне кажется, не бывает унаследованной от предков этики. Любая культура поведения основана на соглашении людей между собой. И самая большая загадка — почему в одном месте жители могут договориться о том, чтобы не гасить вслух обиду на весь мир, а в другом нет. Здесь — договорились.
Карен ШАХНАЗАРОВ,
кинорежиссер:
Конечно, идеальна жизнь — когда она в полной гармонии с окружающей действительностью. Но даже сама мысль об этом слишком идеальна. Я, к сожалению, не могу сказать, что живу в гармонии с тем, что меня окружает. Время наше довольно сложное. В нем нет внутреннего цельного смысла. Понятно, что переломные моменты всегда сопровождаются хаосом. Собственно это сейчас и происходит. Я в этом хаосе себя не вполне комфортно ощущаю. А смысл? Он всегда есть. Только для каждого свой. И к пониманию этого приходишь с годами.
Я очень много ездил по разным странам. И просто почувствовал, что у меня есть своя среда обитания. Это здесь, в России. Я уверен, что совсем не напрасно каждый человек посылается именно в ту страну и именно в то время, где и когда ему надлежит жить. И менять среду обитания, пожалуй, нет смысла. Так можно вообще потеряться.
На мой взгляд, в мире существует очень мало стран, где сохранилась такая естественная и дикая природа, как в России. Здесь все-таки присутствует ощущение какой-то внутренней свободы.
Олег ПАВЛОВ,
писатель:
Мы боимся называть себя русскими и понимать себя как людей русских, потому что боимся фашизма, да боимся-то малодушно, молчком. Ведь возможно ж было назваться русскими, любить все русское, родное и душить без страха всякий фашистский вопль. Мы боимся государства своего российского, незыблемости его границ, которые стали нам уж и не державой и не родиной, потому что боимся, как бы не завелось в нас подлого имперского сознания, но как-то позабыли, что это же сознание может быть вовсе не подлым, если вместо «привилегий» и «господства» будут «обязанность» и «служение». В общем, мы боимся вопроса о смысле нашем как народа, боимся после всех исторических катастроф сознательности, а между тем — начинаются саморазрушение, такие бедствия и запустение, которые приходят сами собой, от безволия и бездействия.