В прокат вышел едва ли не самый удачный фильм Джузеппе Торнаторе — "Лучшее предложение". По мнению МИХАИЛА ТРОФИМЕНКОВА, он реабилитирует сомнительный жанр искусствоведческого триллера, скатившийся — от "Кода да Винчи" до "Транса" — в самопародию.
Есть такая теория, что настоящий сюжет любого фильма — это сам фильм. Так, "На последнем дыхании" Годара — метафора его режиссерской манеры: он снимал лихорадочно, наобум. Ну а Висконти воспел Людвига Баварского, поскольку безумный король строил в конце XIX века средневековые замки, такие же неуместные и чрезмерные, как фильмы Висконти.
"Лучшее предложение" отлично иллюстрирует эту теорию. Верджил Олдман (Джеффри Раш) — в его имени отчетливо слышится: "старик-девственник" — главный аукционист мира, эксперт-виртуоз и виртуозный махинатор. Одинокое и, да, девственное чудовище живет среди сотен присвоенных женских портретов Рембрандта, Энгра, Валлоттона и прочих Ренуаров, исповедуя теорию, гласящую, что в любой подделке или копии есть доля подлинности, привнесенная фальсификатором.
"Лучшее предложение" не подделка, а виртуозный триллер, чья неумолимая, захватывающая неторопливость льет бальзам на душу зрителя, исхлестанного истерическим и как бы модным ритмом. Но отчасти это освеженная режиссером копия эталонных триллеров о заговорах, криминальных и метафизических. Точнее говоря, эти эталоны отражаются в фильме как в старом зеркале, искажающем и размывающем их.
Первейший из них — "Головокружение" Хичкока. Что крайне редко встречается в фильмах о виртуозных аферах, и Хичкок, и Торнаторе повествуют о них с точки зрения не обожаемых кино обаятельных мерзавцев, а жертвы. Мерзавцы же делают рискованную, но точную ставку на романтизм, немыслимый в душе такой прожженной твари, как "старик-девственник".
Второй эталон — фильмы Романа Поланского, зацикленного на huis clos — замкнутом пространстве, на героях-пленниках: по своей или чужой воле. Олдман относится к своему дому как к отелю, не живет в нем, точнее говоря, живет лишь в комнате-сейфе с коллекцией. Его публично-одинокий мир сталкивается, как с айсбергом, с миром Клэр (Сильвия Хукс). Она 12 лет как заперлась в потайной комнате своего особняка, страдая агорафобией, то есть страхом открытого пространства: рифма к хичкоковскому "вертиго" — страху высоты.
Понятно, что любой хороший триллер восходит к архетипам. Изначально понятно, что смотришь сказку о красавице и чудовище, причем красавица несомненное чудовище — не ясна лишь природа ее чудовищности.
В доме Клэр по полу раскиданы странные, старинные колесики, не разгадав назначения которых, Олдман не в силах порвать с истеричной клиенткой. Впрочем, то, что — в метафорическом смысле — это детали капкана, расставленного на героя, очевидно. То же, что это детали говорящего андроида, созданного неким великим мастером XVIII века, говорит скорее о фильме как идеальном механизме. В символическом финале сам Олдман кажется узником гигантских старинных часов, хотя окружившие его шестерни — декор пражского ресторана.
Современники предполагали, что в чреве андроида прячется лилипут, дающий правильные ответы на вопросы зрителей от лица тупой железяки. Об этом мельком упоминает Олдман в разговоре с механиком Робертом (Джим Стерджесс), одним из друзей старика наряду с богемным увальнем и сообщником Билли (Дональд Сазерленд). Между тем в кафе, куда заходит Олдман, в углу вечно торчит лилипутка, изрекающая некие числа и кажущаяся готическим элементом дизайна. Но беда Олдмана как раз в том, что он не догадался (да и с чего бы ему разговаривать с элементом дизайна) вовремя задать ей хотя бы один, простейший вопрос. Например, как ее зовут.
Другая беда в том, что максимум за полчаса до финала нельзя не догадаться, в чем тут дело. Но понимание целого не слишком вредит саспенсу. Дьявол в деталях, а о таких деталях, как имя лилипутки, не додуматься никак.