— Выделяется ли какой-то процент на современное искусство в общем закупочном бюджете музея?
— Нет. Хорошо уже то, что нам не мешают. Вообще, эта материальная сторона не так уж важна: если бы в Эрмитаже был волевой человек, вхожий в западный мир искусства, он бы бесплатно собрал уникальную коллекцию работ очень крупных художников. Эрмитажу многие бы подарили свои работы. То же самое и для нас с русскими художниками.
— В вашей коллекции есть заметные лакуны. Почему же вы их не закрываете?
— С художниками уже состоявшимися все не так просто. Хороший Кабаков, например, уже есть в нашем Музее Людвига. И мне бы хотелось от него не дара, а сделать с ним большую выставку. Вот об этом стоит вести речь. Я не хочу делать так, как сделал коллекцию, например, Андрей Ерофеев: все, что видел, в одночасье приехал и забрал. У него получилось великолепное собрание, но там замечательные вещи соседствуют с мусором. Музей не может взять у художника 20 вещей, он должен выбрать лучшую. Я бы хотел, например, иметь главную вещь Гриши Брускина — какой-нибудь "Универсальный лексикон". Но так как это невозможно, мы идем на переговоры и имеем в результате что-то другое.
— Если Русский музей отказывается от собственного Музея современного искусства, то кто же его сделает?
— Я считаю, что настоящего МСИ у нас не будет еще лет пятьдесят — нет концепции. Но бороться с тем, что нам предлагают под этим названием, тоже не стоит. Пусть будет хоть сто таких музеев: музей МОСХа, ЛОСХа, министерства, какой-нибудь питерской "Арт-коллегии", Церетели, Глазунова, Шилова, что угодно. Искусство должно показываться все, на все найдется зритель — от мэров до богемы. Но для того, чтобы были хоть какие-то ориентиры, нужны профессионалы — и Русский музей должен представлять реальную картину художественного процесса. И бояться в этой ситуации стоит не Церетели с Глазуновым, а того, что именно нам, Русскому музею, снова начнут сверху диктовать, кто у нас главный художник.