Нового фильма Киры Муратовой придется еще подождать. Перед самым началом съемок произошел конфликт между главными участниками проекта. Эта история уже вошла в кинематографический фольклор и породила массу домыслов. Корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ взял интервью у КИРЫ МУРАТОВОЙ в Киеве на завершившемся фестивале "Молодисть", где Кира Муратова была членом жюри, а в программе "Культовое кино" показали ее старые ленты.
— Как вы относитесь к определению ваших фильмов как культовых?
— Я могу считать это лестным, только и всего, как еще? Чисто по-дамски.
— Какие фильмы стали культовыми для вас? Какие вы пересматривали по многу раз?
— Чарли Чаплина. Старых американцев.
— А более современных авторов?
— Ну, Годар. Сейчас я очень люблю Пазолини. Как-то снова на него перекинулась. Я четыре раза пересматривала "Царя Эдипа". Такое удовольствие чувствовала, что-то божественное. Полюбила как-то заново.
— Критики называют культовыми фильмы, которые прочно объединяют группы людей.
— Но Чаплин — это очень большие группы.
— А Гайдай, например?
— Я не люблю пересматривать его фильмы, но один раз смотрела с удовольствием. Сейчас я вообще не могу смотреть комедии, ну разве что Чаплина. Но если толпы ходят, пересматривают, что можно против этого возразить?
— А Рязанов? Почему-то Гайдай вышел сейчас на первый план, хотя в свое время к нему относились как ко второму, а Рязанова ценили выше?
— Гайдай не интеллигентен, а Рязанов интеллигентен. Интеллигентность вышла из моды, как таковая. И интеллигенция тоже. Она стала какой-то... смехотворной. С завышенными претензиями, не оправдавшими себя.
— Кроме Рязанова есть другие примеры: скажем, Марлен Хуциев.
— Хуциева я никогда не любила. Просто ценю его как мастера, мне нравится, как он снимает пространство.
— А Тарковского?
— Частями. Не люблю у него миссионерские замашки и рассуждения о жертвенности, о предназначенности. О, как я страдаю! Никто из вас не умеет так страдать, как я. Такая гордость страдания. Она всем свойственна в какой-то мере, но ему — очень сильно. Все любят под дверью врача хвастаться болезнями друг перед другом. У меня почки, печень, все вообще прогни-и-ило. Помните, у Зощенко: говорят, у нее такие грустные глаза. Значит, она больна, не надо на ней жениться.
— Вы могли бы рассказать о своем проекте с Ренатой Литвиновой и Александром Антиповым, который как-то внезапно и драматично остановился?
— Ну да, это ведь такая темная смешная история. Я как относилась к Ренате, так отношусь. Когда мы были на фестивале в Берлине, и когда мы в очередной раз не получили ничего, для меня это была просто очередная неприятность. А для Ренаты это было что-то адское. Ей обязательно и в первую очередь нужен успех, а мне — не обязательно. Она страдала до потери сознания, она рыдала, на нее было страшно смотреть. И я ей сказала в тот момент: "Рената, вам нужно от меня отлипнуть". Она: "Какие странные слова". Я говорю: "Странные, но верные. Я человек маргинальный. И того, что вам нужно, со мной не может быть. Успеха, паблисити". И потом, через некоторое время она стала от меня отлипать. Но делала это в муках. Она искала для нашего проекта продюсера, искала деньги. А я говорила ей: "Может, вы сами снимете это кино. Ведь вы же хотите быть режиссером". Она говорит: "Я другое буду снимать. А это для вас". В конце концов она нашла Антипова и влюбилась в него.
— Нашла сначала как продюсера?
— Нашла продюсера и в процессе этих нахождений и бесед влюбилась в него и вышла за него замуж. Дальнейшее я строю скорее на догадках. Он, по-видимому, отодвигал ее от людей каких-то других. Хотел как бы запереть и держать — как драгоценность. Он очень тиранический человек.
Я всегда какие-то куски добавляю в режиссерский сценарий. Хотя мне безумно нравится то, что Рената пишет. Но Ренатина история возможна для меня как одна из "трех историй", а как целое кино — ее для меня не хватает, я начинаю задыхаться, мне нужна ложка дегтя. Я начинаю каких-то старушек в фильм пихать. И ей нравится это, но в то же время она чувствует какое-то...
— Чуждое?
— Не то чтобы чуждое. Ей это нравится как искусство, но вместе с тем ей хочется быть в кадре примадонной, дивой, царить на всем протяжении. А я тоже хочу, чтобы она царила, но мне кажется, она будет царственнее по контрасту, если рядом с ней посадить какого-нибудь уродца.
Когда я написала режиссерский сценарий, Антипов начал мне посылать факсы: "С кадра такого-то по такой-то — убрать. Это — изъять". Потом звонит мне: "Ну как вы отреагировали на мою просьбу?" Говорю: "Я ностальгически отреагировала, мне показалось, что это мне Павленок прислал" (Борис Павленок — в 70-е годы заместитель председателя Госкино.— Ъ). А он: "Ну, может быть, Павленок в чем-то был и прав". Я проглотила, потом он приехал, я думала, что он пошел на попятный, нет, он продолжал выдвигать свои требования категорически, по-голливудски. Я сказала: "А пошел ты, не хочу, сам снимай, иди к черту". И так мы ссорились два дня. Рената при этом присутствовала, но как бы и отсутствовала. Заходила и говорила: "Ага, вы разговариваете о сценарии. Я пошла". То есть она была в трансе каком-то, в отключении.
При Павленке контакты с чиновниками были вначале и в конце, но бывали и длительные периоды, когда они были там, в Москве или в Киеве, а ты на съемке. А так он здесь, в Одессе, и я поняла, что это будет ад, что он все время будет рядом и будет меня мучить. Понимаете? И поэтому мне пришлось с ним поссориться. Хотя это крах для меня всяческий: материальный, моральный, творческий. И они уехали. Потом Рената мне позвонила и дрожащим голосом говорила: "Я так люблю вас, Кира, и Сашу люблю, но Саша то, а вы то..." Я говорю: "Ну и что же вы хотите?" Она: "Все хотят, чтобы вы работали, и я буду для вас что-то искать". Я говорю: "Ну ладно, спасибо, что позвонили. Я очень рада слышать ваш голос". На этом мы... больше не общаемся.
Всякая история должна иметь начало, середину и конец. Люди ведь сходятся какой-то своей общностью, потом они начинают открываться другими свойствами, которые их ставят в определенные разлучающие ситуации. И потом, мне кажется, ей самой надо снимать. Получится, не получится — не важно, она ведь прекрасный сценарист, попробовать нужно. В общем, это нормальный ход вещей, у меня нет никаких претензий. Я понимаю все, что с ней происходит и произошло. Но и со мной что происходит и произошло — я тоже все понимаю.
— Антипов — типичный продюсер?
— Что Антипов? Ко всякому человеку, который может достать деньги, я испытываю, не смейтесь, культовое отношение. Точно так же я отношусь к операторам, я их просто боготворю, им доступно то, что недоступно мне,— техника превращения реальности в призрак, то есть фиксации на пленке. Так же я отношусь к продюсерам. И если даже он мне противен потому, что так поступил, ну и что из этого?
— Этот сценарий был связан с "Тремя историями"?
— Да, ведь на самом деле историй было написано больше. И мы решили объединить еще две истории и сделать из них фильм. Две женщины, две убийцы, одна как бы добрая, другая злая, злая — Фаина, добрая — Клавдия.
— Это Рената должна была играть и кто-то другой?
— Да, и кто-то другой.
— Очень жалко.
— Ну, сейчас я как бы уже другим занимаюсь.
— Чем, если не секрет?
— А одной из этих историй. Мы удлинили ее.
— И нашли возможности реализовать?
— Здесь, в Киеве, я встретилась с одним продюсером, и еще есть другая, московская женщина. Об этом пока не хочется говорить, потому что фильм не запущен, нет окончательной веры, хотя все вроде говорят: "Да, да". Фильм собирались запустить уже в июле, но не получилось, а потом пошел кризис. Так что все это еще не происходит в реальности. Больше такие... хорошие разговоры. Посмотрим.