Частные врачи и негосударственные клиники утверждают, что процент излеченных от наркомании у них достигает 95. Я видел таких излеченных, раздавленных лошадиными дозами нейролептических препаратов. Родители, обнаружившие на руках своего ребенка зловещие дорожки от внутривенных уколов, готовы платить любые деньги за волшебную таблетку, от которой он забудет про дьявольское зелье. И ищут ее, проходя все круги платных услуг. Потом они понимают: выхода нет. И бегут в государственные лечебницы. Только там они узнают, что таблеток от наркомании не существует.
Мрачные корпуса семнадцатой занимают целый квартал на Каховке. Самая большая нарколечебница в Европе. Доктор Евгений Толкачев — наркологическое светило и заместитель главного врача клиники внимательно слушает меня: "У нас несколько отделений для больных наркоманией, выбирайте любое и работайте".
Любое выбрать не удается. Никто не хочет впускать журналиста. И только в тридцатом делают исключение. Завотделением согласен. Возможно, ему нечего скрывать.
Его пациенты в основном употребляли героин. Их можно разделить на две категории. Первая, и самая многочисленная,— это народ, который пришел "переломаться". Если перестать употреблять наркотики "на сухую", без медикаментов, можно сойти с ума от боли. Кто-то выдерживает адовы муки, и тогда через 4-5 дней наступает передышка до следующей серии героиновой эпопеи. Большинство не выдерживает и приходит сюда, в семнадцатую. Здесь врачи помогают справиться с болью. После этого такой пациент, как правило, уходит. По нынешним законам, он имеет на это полное право.
Вторая группа — это те, кто решает слезть с иглы надолго. Говорить "навсегда" здесь не принято. Все отдают себе отчет, что это возможно только в редких случаях. Хорошим уже считается результат, когда человек не колется год. И то это достигается поистине титаническими усилиями врачей, больного и его близких.
Открывается очередная решетка и, провожаемый любопытными взглядами больных, я иду по коридору. Палаты на четыре койки, прожженный сигаретами линолеум, стойки капельниц.
Дверь открывается, и вплывает первый человек, который согласился со мной говорить. Именно вплывает. Первую неделю, когда снимают боли, пациент ходит очень медленно и плавно. Так же и говорит. Неизбежное следствие приема некоторых препаратов. Паша в больнице шестой день. Ему под двадцать.
— Конечно, я не думал, что сяду на иглу. Был уверен, что я сильный. Вот остальные садятся, а я — нет. Только один раз попробую. Понравится не понравится — все. Больше не буду. Как бы не так. Этот порошок убивает в тебе человека сразу после того, как попадает первый раз в вену. Знаешь, когда ты берешь в руки наркотик... все равно для чего: нюхать, курить, колоться — ты пропал. Анаша, экстези — просто двери в этот ад. Они снимают тебя с тормозов. Ты думаешь, что раз от них тебя не ломает, ты можешь не употреблять хоть неделю, почему бы не попробовать вмазаться чем-то посерьезней? — он прерывается. Берет бутылку воды, жадно пьет.— От таблеток пересыхает в горле. Но зато хоть спишь нормально, а то я как-то сам выходил — трое суток глаз не сомкнул. Я здесь второй раз. Два месяца не кололся, потом сорвался и обратно пришел. Теперь хочу уехать куда-нибудь. Может, в деревню поеду с девушкой своей.
— Она тоже на игле?
— Нет, вы что. Она же меня видит. Приходила вчера. Плачет.
Я выхожу вместе с ним в коридор, иду за решетку, к докторам.
— Мы здесь не более чем абстиненцию снимаем. Тягу снижаем немного. А больной выходит, встречается с друзьями — и все сначала. Нужны реабилитационные центры, где они бы находились год, два. Ведь потребление наркотиков принимает характер эпидемии. Да что мы вам рассказываем, с родителями пообщайтесь.
В коридоре сталкиваюсь с матерью, пришедшей навестить сына. Два года назад Татьяне Петровне показалось, что ее сын Дима заболел гриппом. На второй день приступ был таким, что она решила вызвать "скорую". Но "скорая" оказалась не нужна: болезнь кончилась так же внезапно, как и началась. Она взяла руку восемнадцатилетнего сына и спросила: "У тебя проблемы с наркотиками?" Он заплакал. Теперь, сидя со мной в пустующей больничной палате, она говорит об этом спокойно.
— Я ушла с работы, все время с ним. Два года мы с ним болеем. Я знаю своего сына, мы одолеем эту заразу. Пока увезу его к бабушке, в Орел. В Москве ему не выбраться. Абсолютно все его друзья, почти весь наш дом в Орехове-Борисове употребляет наркотики. Дети приходят ко мне, своим родителям не рассказывают. Кто-то боится отца, кто-то говорит, что мать сразу умрет. Я слушаю, потихоньку разговариваю с их родителями. Мы обязательно должны справиться с этой чумой. Иначе все наши ребята умрут.
Но пока Дима жив. Он заходит в палату, садится на панцирную сетку кровати и рассказывает. О том, как начал колоться первентином, потом героином. Конечно, думал, что только один раз уколется и больше не будет. Он недавно выписался из больницы. И не выдержал.
— Пришел к первой аптеке, на Никольскую. Там всегда барыги торгуют компонентами для первентина. Всегда. А в этот раз я никого не нашел. На следующий день купил героин. Развел, вмазался. А кайфа нет. Это Господь дал мне знак. Больше даже не буду дергаться. Даже если соседи по палате предложат.
Бывает. Предлагают. Несмотря на строжайшую пропускную систему, наркотики попадают в палаты больных. Один из способов врачи мне продемонстрировали сами. Обычная компакт-кассета через решетку спускается вниз на разматывающейся пленке. Обратно она возвращается с дозой.
Я стою у окна. Двор внизу — как на ладони. Все наркологические отделения в больнице — на верхних этажах. Если бы не это и не тюремные решетки, семнадцатая была бы похожа на любую другую больницу. Стою возле окна. Сестра-хозяйка жалуется на больных, порвавших матрацы и прожегших пол.
— Вот, алкоголики у нас раньше лежали. Очень ответственные люди.
АНДРЕЙ Ъ-ГРИШКОВЕЦ