13-я детская городская больница, называемая также Филатовской,— единственное место, где есть специализированное отделение детской токсикологии. Здесь спасают от смерти несовершеннолетних наркоманов. В Филатовской побывал медицинский обозреватель "Ъ2 МИХАИЛ Ъ-КИРЦЕР.
"Посторонним вход запрещен". Нормальное положение двери — наглухо закрытое. В ответ на звонок издалека начинают шаркать шаги:
— К кому?
Я иду к заведующему отделением Сергею Страхову.
— Ждите, сейчас он подойдет.
Я так и не понял, с кем разговаривал. Звукозапись шагов отматывается в обратную сторону. Появляется завотделением, впускает меня.
У Страхова — пауза. Под капельницей лежит мальчик, руки и ноги привязаны к сетке кровати. Над мальчиком хлопочет сестра, обрабатывает ему подключичный катетер — пластмассовую трубку, введенную в глубокую вену под хрупкой ключицей.
Разговор прерван звонком из приемного — поступает ребенок. Передозировка. Острое отравление. На медленно ползущем грузовом лифте его поднимают в шоковую палату. С грохотом распахиваются двери, врачи выталкивают каталку с закутанным ребенком. Из его рта торчит воздуховод — рыжая резиновая трубка. Рядом с головой на подушке лежит бутылка с физраствором, прозрачная трубка капельницы уходит под одеяло. Пока каталка движется по коридору, врач "скорой" перечисляет токсикологу Страхову симптомы: низкое давление, нарушение дыхания, стойкая потеря сознания. Все происходит быстро, на ходу — вместе работать приходится не в первый раз. Перекладывают ребенка на кровать, бутылка падает на кафельный пол и разбивается, выдергивая иглу из вены. Черт с ней, все равно ставить подключичный катетер. Дальше идет обычная работа: ставится новая капельница, следует промывание желудка, берется анализ мочи, вводятся лекарства. Доктор Страхов отдает последние распоряжения сестрам, которые ни на минуту не могут оставить пациента, и идет писать историю болезни.
— Сколько ему лет,— спрашиваю я сестру,— совсем маленький?
— Да нет, почти четырнадцать.
— Родители знают?
— Знают.
— А где они?
— Мы не можем их пускать,— отвечает Сергей Страхов,— потому что значительное число наших пациентов — это жертвы родительской любви. Они или сами лечат своих детей, или самовольно увеличивают предписанные врачами дозы. В обоих случаях итог плачевный. И потом токсикология — это такая специальность, в которой все мнят себя авторитетами. "Доктор, давайте я дам ему сырое яйцо, оно связывает или обволакивает яд. Зачем вы ставите ему капельницу? Достаточно промыть желудок, и все будет в порядке".
— Родители знают, что их дети — наркоманы?
— Они узнают слишком поздно. Дети ведь в большинстве случаев начинающие наркоманы. Они колют себе наркотики обычно вне дома, где-то на чердаках, в подвалах... Они не знают удержу. Они хотят "быть как все". И если все колют себе столько-то, то почему ему надо меньше? А все, может быть, колются уже два-три месяца, их начальная доза давно уже не берет. А для новичка первый укол становится последним. И даже если есть возможность его спасти, его товарищи сделать этого не могут.
— А почему не вызывают "скорую"?
— Боятся наказания. Вслед за "скорой" появится милиция, поставят на учет, потом будут сложности в жизни...
— Дети из неблагополучных семей?
— Раньше, когда у нас было много случаев именно токсикомании — знаете, клей, бензин, химия всякая — контингент был в основном из малообеспеченных, неполных семей. Сейчас, видимо, наркомафия активизировалась, наркотики стали доступны. Да и контингент сменился. Поступающие к нам малолетние наркоманы, как правило, хорошо обеспечены, дети интеллигентных, а то и высокопоставленных родителей.
— Кого больше среди наркоманов мальчиков или девочек?
— Мальчиков на улицах больше. Но девочки, как правило, к моменту попадания к нам сильнее вовлечены. Вон целая палата состоит из выздоравливающих. А одна еще в палате интенсивной терапии. Все эти девочки совершили суицидальную попытку. Конечно, это не настоящая попытка самоубийства — это всего лишь способ обратить на себя внимание какого-то, по их юному мнению, самого важного в жизни человека. Со смертью многие из них готовы играть по самому ничтожному поводу, из-за самой мелкой обиды. Но страшно не это. Раньше такие девочки просто брали в родительской аптечке первые попавшиеся таблетки. Сейчас так тоже бывает, но все чаще, решив покончить с собой, девочки покупают смертельную дозу. Хорошо хоть их часто обманывают, продают сильно разбавленный раствор или порошок. А то бы их сюда уже не привезли.
Как попадают в больницу? Разными путями. В московской престижной школе, в восьмом классе, в середине учебного года появляется Павел, сын известного актера. Невысокий красавец. Девичьи сердца все его. Через некоторое время он зовет одноклассницу Наташу к себе — родители в отъезде. "Мы уже взрослые,— говорит Павел Наташе. — Давай! Если ты не согласна, уходи, любая девочка из нашего класса с радостью займет твое место. Но ты, наверное, боишься, поэтому я сейчас сделаю тебе укол". Павел ей очень нравится. Она соглашается. Через три месяца родители Павла разводятся, и мать берет его с собой в Англию к новому мужу. А у Наташи начинаются ломки. Через два дня она оказывается в реанимации.
Мать десятилетнего Юры — медсестра в поликлинике. Юра интересуется практической стороной медицины, умеет делать уколы. Однажды, придя к матери в поликлинику, он снимает копию со списка безнадежных раковых больных, получающих наркотики. На следующий день вместо школы Юра и его приятель Вова идут по адресам этих больных. План такой: они звонят в дверь, Вове "делается плохо", так они узнают, где в доме хранятся лекарства. На следующий день они снова приходят, вроде бы поблагодарить, и пока Вова заговаривает хозяевам зубы, Юра крадет наркотики. План удается, они становятся обладателями тридцати ампул морфина. Юра делает инъекции. Его приятель умирает прямо на крыше дома, где они прятали ампулы. Его самого удается спасти...
Десять лет назад я работал на "скорой". Тогда, в начале перестройки и гласности, наркомания была — точнее говоря, казалась большинству граждан — такой же таинственной и редкой, как, например, проказа. Мы-то на "скорой" уже были неплохо знакомы с этой категорией несчастных. Были среди них и уголовники, бормотавшие хриплым голосом: "Врач ты или не врач? Я страдаю, я на дозе, меня уже ломает, морозит, дай втереться, ожить, я тебе к концу смены вдвое прислоню". Были и хорошо одетые, румяные кооператоры, вызывавшие к себе "скорую" и сулившие любые деньги за несколько ампул морфина: "Старички,— наступали они,— бабки не вопрос, скажите вашу цену". Были и интеллигентного вида юноши и девушки, выпрашивавшие хоть что-нибудь, предлагая в качестве платы домашнюю утварь, какие-то редкие видеокассеты, книги (тогда на них еще был дефицит). Были потасканные валютные и просто проститутки — все они, как одна, жадно блестели глазами, уверяя, что на дозу их посадила "работа": "Без марафета (старинное уголовное название морфия, которое почему-то сохранилось только в лексике проституток) ложиться каждый день под нового, а то и под двух-трех — ну никак, вилы, тоска, мальчишки, слейте ширку (дайте уколоться), вены зудят, в голове мутняк, потом хоть что со мной делайте".
Тогда я не мог себе представить, что через несколько лет наркотики станут доступны детям. Ребенок, умирающий от передозировки,— сегодня это уже перестало быть исключением. Спросите врачей "скорой". Они знают. И знают, как помочь, если, конечно, к этим детям вызовут "скорую".