Выставка гастроли
В рамках года Испании в России Пушкинский принимает больше сотни картин и рисунков сюрреалиста номер один. Собрание фонда "Гала-Сальвадор Дали", базирующееся в родном художнику Фигерасе, лишено очевидных хитов, но представление о мутациях мастера дает четкое. На выставке побывал ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Ретроспектива Дали обречена на высокую посещаемость. Его живопись еще с 1970-х годов, когда альбомы художника продавались за бешеные деньги, удовлетворяет базовую потребность русского человека в картине, где все одновременно и понятно, и диковинно. Эпигонов Дали в России сотни. Смесь "старого мастерства", эротики с ноткой перверсии и курортных небес (у Дали, как и у соцреалистов, на картинах всегда хорошая погода) неотразима, поскольку альтернативы ей в СССР не было. Кряжистые рабочие на одной стороне художественного спектра, абстракция и концептуализм — стили аналитические — на другой, и все это крепко стоит на ногах, не позволяя себе идиотских ужимок, прыжков в неизведанное, провалов вкуса и дыр в композиции. У картин Дали, напротив, погружаешься в легкий кошмар за две секунды до пробуждения на пляже Ивисы. Это ощущение уюта притягивает зрителя как магнит.
В Пушкинском нет "Великого мастурбатора" (Музей королевы Софии, Мадрид), "Постоянства памяти" (МоМА, Нью-Йорк, там плавятся часы — тоже, кстати, метафора отдыха) или "Загадки Вильгельма Телля" (Музей современного искусства в Стокгольме). Коллекция фонда скромна, зато ее редко вывозят за пределы музея Дали в Фигерасе. В попытках придать мероприятию торжественности Пушкинский попросил театрального художника Бориса Мессерера соорудить нечто по мотивам Фигераса. Поэтому над главной лестницей музея висят тряпичные куклы в масках Венецианского карнавала, напоминая нам о том, что Дали не зря считают крестным отцом всяческого китча.
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Дали по живописному темпераменту был миниатюристом. У каждой работы на выставке толпятся люди чуть ли не с лупами, чтобы разглядеть ценные детали. Вздохнуть полной грудью можно только у "Барселонского манекена", вариации на тему сюрреалистического периода Пикассо, написанной в 1926 году. Это далеко не шедевр, зато видно, с какими влияниями молодому испанцу приходилось бороться в нашпигованном гениями Париже. Кое-что он отверг, кое-что позаимствовал, как, например, пустынные пейзажи и текучие формы француза Ива Танги, нашедшего то, что мы ныне воспринимаем как фирменный стиль Дали, на пару лет раньше.
Плавленые часы зритель видит в неканоническом варианте на картине "Странности" 1935 года. В этой ночной сцене фигурирует и прототип знаменитого дивана в форме губ звезды раннего Голливуда Мэй Вест. Но главной женщиной на выставке, естественно, остается супруга художника Гала. Ее лицо чудесным образом проявляется на трех камнях. Она наблюдает за явлением из прекрасного далека принца Бальтазара-Карлоса с конного портрета работы Веласкеса. В другой картине на плечах Галы балансируют куски сырой баранины, символизируя, видимо, свежесть и непосредственность чувств знаменитой пары. Желающим предлагается весь арсенал изобретений и приемов Дали, но на выставке есть и эксперименты в духе времени. "Рассвет, полдень, день и вечер" 1979 года иллюстрирует увлечение художника американским поп-артом. Дали пять раз, прямо как Энди Уорхол, повторяет фигуру из буколического шедевра француза Милле "Анджелюс" и пишет ее грубыми мазками, будто имитируя растр плохой репродукции,— прием Роя Лихтенстайна. Эта вещь, впрочем, лишь проба кисти, как когда-то кубизм. Остальные работы позднего Дали отличаются от ранних разве что уходом в серость, как будто на равнины испанского юга прилетел дым с подмосковных торфяников. Впрочем, меланхолия не превращается в депрессию: Дали до самой смерти выдавал публике картины-прививки, содержащие небольшие дозы очищенного от всякой моральной ответственности безумия.