Ван Циджи – неизвестный автор самого известного портрета в мире.
Я приехал в город Гуйлинь в одной из южных провинций Китая Гуанси открывать вставку питерской Академии художеств. Над входом в отель красовался красный транспарант с довольно длинной надписью. Явно встречали кого-то важного. На мой вопрос, что написано на транспаранте, коллеги-китайцы, немало удивившись, ответили, что приветствуют собственно как раз меня. За что такая честь? За то, что я являюсь руководителем «первого из трех важнейших художественных центров мира!». До сих пор для меня остается загадкой, кто эти остальные два. Спросить неловко, хотя страшно интересно. Все жали мне руку, фотографировались рядом со мной, так что я даже почти уверовал в то, что мы и есть самые главные в мире, пока не увидел, как бодрые китайцы снимают мой транспарант и вешают новый. Букв на нем было существенно меньше. На лицах коллег я увидел неподдельное уважение — они пояснили мне, что на сей раз город приветствует Ван Циджи, художника, написавшего тот самый портрет Мао, который вот уже много десятков лет висит на площади Тяньаньмень.
Я понял, что на ближайшие сутки окажусь под одной крышей с автором едва ли не самого тиражируемого художественного произведения в мире. То есть наверняка Мона Лиза более известна, но она не разошлась по миру таким количеством репродукций, ведь население Китая — полтора миллиарда человек, и в каждом доме, в каждой семье этот портрет непременно висел. Плюс он неизбежно оказывался в журналах, газетах и книгах, в школьных учебниках и тетрадках. На самой пощади Тяньаньмень одновременно может собраться до полумиллиона человек. Толпа смотрит на него, он смотрит на толпу. И получается, что автор этого произведения абсолютно никому не известен. Я должен был его увидеть. И попробовать расспросить, ведь теперь китайцы уже могут говорить о многом.
Ван оказался сыном известного и уважаемого в Китае художника. Вероятно, именно поэтому ему была доверена такая честь — писать портрет Мао для главной площади страны. Впрочем, очень быстро выяснилось, что Ван был не один. Он был членом команды из четырех человек. Просто он один остался в живых, и потому все почести теперь достаются именно ему. Мало того, он не был первым. На самом деле первый портрет Мао на площади Тянь-ань-мень появился в 1949 году — на нем Мао в военной форме и фуражке. Но потом руководство решило, что Мао должен стать мягче и человечнее. Вот эту задачу и должна была решить новая команда, членом которой был наш герой. С 1951 по 1978 год к каждому 1 октября делался новый портрет. А в течение года над ним шла ежедневная работа. Для Вана до сих пор 1 октября самый важный день в году, потому что именно в этот день вывешивался свежий портрет Мао. Гигантское полотно высотой шесть метров требовало далеко не только творческих сил. Это был тяжелый физический труд. Каждый день Вану приходилось множество раз карабкаться вверх и вниз по гигантской лестнице и бегать сто метров туда и обратно, чтобы рассмотреть гигантское полотно целиком. Разумеется, за эти годы облик Мао едва заметно менялся. Сначала его пришлось развернуть чуть больше на публику, потому что при легком повороте вбок у него не было видно одного уха. Это никак не соответствовало высоким требованиям эпохи культурной революции. Мао должен слышать своих врагов, а значит, оба уха должны быть видны. Затем была диагностирована излишняя бледность, которая на Востоке непременно ассоциируется с болезненностью. И Ван придал коже Мао легкую розоватость, которая, в свою очередь, должна была сочетаться с терракотовой стеной, на которой всегда висел портрет. В самом начале работы было решено придать чертам великого кормчего приятную округлость. Бородавку на подбородке велели оставить — ведь Мао такой же человек, как и все. Или почти такой же. Во всяком случае, партийные цензоры бородавку не убрали. А именно они ретушировали фотографию, с которой делались портреты. То есть выясняется, что наш художник самого Мао никогда в жизни не видел. Все портреты были написаны с фотографии, одной-единственной, притом прошедшей тщательнейший контроль партийных цензоров. Фотографию эту художники увеличили в разы и разлиновали на квадраты, которые поделили между собой по справедливости. А может быть, в соответствии с иерархией, но этого теперь уже не узнать у единственного оставшегося в живых художника. Зато старая, прошедшая партийные проверки фотография хранится в мастерской Вана и занимает почетное место на книжной полке.
На мой вопрос, нравится ли ему портрет Мао Энди Уорхола, сделанный явно с его, точнее, с их коллективной работы, Ван смотрит на меня в изумлении. Знает ли он вообще, кто такой Энди Уорхол? Не знает, никогда о таком не слышал. Правда ли это? Вполне вероятно, правда. Ван жил другой жизнью, и в той жизни не было другого искусства, кроме реалистического, того самого, которому обучают в Академии художеств. Вот почему нас с ним встречали одинаково торжественными транспарантами.
И тем не менее на мое предложение сделать выставку он откликается немедленно. «А вы можете сделать портрет Мао в современной манере, а точнее, в разных, скажем в импрессионистической и экспрессионистской?» Могу, с готовностью отвечает восьмидесятилетний Ван. Его единственное условие, чтобы выставка называлась как-то вроде «Мао навсегда». Потому что в том, что касается художественных приемов, он готов идти на любые компромиссы, но в главном — по-прежнему нет.
Ван по-прежнему верен генеральной линии партии, а сегодня она именно такова — пусть западные архитектурные звезды строят нам стадионы, пусть западные тренеры тренируют наших спортсменов. Но побеждать на этих стадионах будем мы, китайцы! Короче, Мао навсегда!