Проект «Move: Choreographing You» лондонской Hayward Gallery демонстрирует, во что превратилось сотрудничество современного танца и визуального искусства сегодня.
«Посмотрите на быстроногого индейца, преследующего оленя: как стремительно обращаются в нем соки, как быстро и гибко работают его нервы и мускулы и какая легкость во всем строении его тела!» — отец истории искусства Винкельман от души сочувствовал современному художнику, который видит окрест себя одних лишь изуродованных во младенчестве пеленками, а после — башмаками, корсетами и фижмами «юных сибаритов». То ли дело в Древней Греции, где к услугам Поликлетов и Фидиев всегда имелись закаленные с раннего детства спартанцы, безо всякого стыда демонстрировавшие им свою спортивную наготу в гимнасиях. Не сказать, чтобы пионеры неоклассицизма тут же пустились вдогонку за быстроногими индейцами с альбомами наперевес. Нет, они нашли замену греческому гимнасию поближе североамериканских прерий: балет.
Скульптурно-хореографические «аттитюды» в исполнении леди Гамильтон сводили с ума художников всей Европы, съезжавшихся в Италию, Антонио Канова, судя по его приплясывающим грациям, Амурам и Психеям, не вылезал из театра, Бертель Торвальдсен искал вдохновение в танце Иды Брун. Да что там — Федор Толстой, будущий вице-президент Императорской Академии, в юности и сам брал уроки танцев у Шарля Дидло, да так преуспел, что Дидло уговаривал его пойти на сцену. Вот был бы скандал в сиятельном семействе! Граф-скульптор — еще куда ни шло, но граф-плясун — это уж слишком. Эпоха ампира увидела в классическом балете ожившую древнегреческую скульптуру и догадалась, что спектакли балетмейстеров новерровской выучки несравненно лучше как школа пластики, чем гипсовые классы всех академий мира. Поймать движение, найти вожделенный баланс между кинетикой и статикой, прочувствовать тяжесть человеческого тела — в этом хореография оказалась идеальным помощником изобразительного искусства, особенно скульптуры. Равновесие, земное тяготение, контрапост, апломб — обе они занимались одними и теми же проблемами. Мысль о благотворном воздействии танца и спорта на восприятие пространства и ощущение ритма у художника дожила до времен Баухауса и ВХУТЕМАСа. От 1920-х годов сохранились презабавные снимки, на которых неуклюжие студенты и студентки в трусах и майках, все как один будущие авангардисты, скачут через козла и застывают в неловких позах «танцевальной математики» Оскара Шлеммера.
Проект «Move: Choreographing You», сделанный главным куратором Hayward Gallery Стефани Розенталь, посвящен тому, во что превратилось сотрудничество современного танца и визуального искусства сегодня. И какие причудливые формы оно приняло, когда искусство, раньше называвшееся пластическим, занялось перформансом и видео, начав изменять пространству со временем, а балет, напротив, вполне стал походить на сложную скульптурную конструкцию из почти неподвижных тел.
Хореографы здесь выступают с инсталляциями. «Fact of Matter» Уиль-я-ма Форсайта представляет собой целый лес из свисающих с потолка на разной высоте гимнастических колец, по лианам которых публика, уподобляясь стае обезьян, может перебраться с одного конца зала на другой. Преодолеть «Ручеек» Триши Браун, узенький коридорчик, плотно заставленный тазами и кастрюлями с водой, можно, только быстро пробежав над этой водной баррикадой, упираясь ногами в наклонные стенки. А Борис Шармац в «héâter-élévision» соединяет театр и телевидение в видеоинсталляцию, рассчитанную на одного-единственного зрителя: ему предстоит войти в черную комнату, лечь на нечто вроде операционного стола и целый час пялиться на экран с танцовщиками, запертыми в такой же комнате, как в телеящике, и работающими на камеру.
Зато художники здесь ставят балеты. Брюс Науман заставляет посетителя протискиваться по своему неимоверно узкому «Зеленому светящемуся коридору» — в строго заданном направлении, на цыпочках, подбирая живот. Роберт Моррис в «bodyspacemotionthings» предлагает в одиночку или вдвоем балансировать на поставленной на шар платформе. Видео Айзека Джулиена «Десять тысяч волн» демонстрируется на десятках установленных под разными углами экранов, так что, идя по сложному лабиринту инсталляции, зрители и сами движутся волнами, невольно исполняя какую-то замысловатую партию. И уж совсем экзотические па выделывают граждане, решившиеся пройти путем сперматозоида сквозь набитый какой-то ватой, мячиками и шариками аттракцион Лиджии Кларк: это радикально феминистское произведение под названием «Дом — это тело: пенетрация, овуляция, герминация, выход» пользуется особой попу-ляр-ностью у невинных детишек.
И конечно, идеальным героем выставки надо признать Тино Сегала, занимавшегося танцем и политэкономией, каковое сочетание не могло не привести его в ряды современных художников. Теперь он создает то, что называет «инсценированными ситуациями». Это когда вы приходите в музей, заходите в зал, а там — целующаяся парочка, вы интеллигентно отводите взгляд, пытаетесь ее обойти, а она все лезет вам на глаза и под ноги, как бы невзначай принимая при этом позы роденовских любовников. Или когда вдруг из всех дверей к вам бросаются музейные смотрители в форменных мундирах, заводят вокруг вас хоровод и припевают «Это так современно!». Или когда вы уставились на картину какого-нибудь социально озабоченного итальянского «передвижника», живописующего страдания каменотесов, а проходящий мимо экскурсовод неожиданно разражается оперной руладой «Это пропаганда!».
Нетрудно заметить, что объектом манипуляций художника и хореографа тут, как правило, становится зритель, которого настойчиво приглашают к соучастию. Впрочем, стать соучастником художника куда приятнее, чем пасть жертвой политических манипуляций. Этот худо-же-ствен-но-балетный станок, запущенный где-то около 1968 года, наоборот, способствует личному и социальному раскрепощению. Поход на выставку «Move: Choreographing You», которую из Лондона повезут в Мюнхен, а затем в Дюссельдорф, вряд ли приблизит вас к спартанскому идеалу Винкельмана, но занятия в фитнес-клубе явно можно будет сократить на полчаса. Не говоря уж о гимнастике ума.