В Концертном зале Мариинского театра завершился международный фестиваль "Лики современного пианизма". Ключевым событием форума стал сольный вечер Евгения Королева, в рамках которого выдающийся немецкий пианист русского происхождения исполнил "Гольдберг-вариации" Иоганна Себастьяна Баха. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Первая афиша нового мариинского фестиваля представила широкий спектр творческих стратегий, определяющих облик сегодняшнего фортепианного процесса — от наследования условному романтическому стереотипу в случае Николаса Ангелиха до изощренной его деконструкции в случае жителя Версаля Валерия Афанасьева. Наиболее художественно результативной и плодотворной на этом фоне оказалась тактика Евгения Королева — выпускника Московской консерватории, в конце 1970-х эмигрировавшего на Запад и сделавшего немыслимую для воспитанника русской исполнительской школы карьеру авторитетного интерпретатора клавирных сочинений Иоганна Себастьяна Баха. Великий венгерский композитор Дьердь Лигети как-то заметил, что если бы в ситуации гипотетической ссылки на необитаемый остров ему было позволено взять с собой только один компакт-диск, он предпочел бы скрасить одиночество каким-нибудь из баховских альбомов Евгения Королева. Петербургский концерт музыканта доходчиво объяснил причину столь безапелляционного выбора.
Главное в "Гольдберг-вариациях" Евгения Королева — идеальная плавность и гибкость хода: никаких барочных крайностей, никаких противопоставлений разнонаправленных аффектов — одна лишь безоблачная отточенность изощренной фортепианной графики. Аккуратно членящие полуторачасовую громаду драматургически законченные подциклы встроены в логику общего движения. Сохранить непрерывность развития музыкальной ткани для господина Королева куда более важно, чем подчеркнуть жанровую генеалогию отдельных номеров. Педаль — смазка, обильные украшения — не рюши, а средство, эффективно обостряющее тяготение звука к звуку. Полифонические линии порой сознательно не согласуются друг с другом, а рубато правой руки противоречит ритмической строгости левой — что лишь способствует увеличению натяжения между элементами формы. Последний аккорд последней вариации обрушивается до первых нот финального проведения темы, обнажая напоследок гармонический остов цикла.
Свои взаимоотношения с "Гольдберг-вариациями" пианист выстраивает даже не как с одним из ключевых баховских сочинений, а как с одним из важнейших музыкальных текстов в истории человечества, с которым за последние сто лет чего только не случалось — от записей Гленна Гульда до постмодернистского бриколлажа Ури Кейна. Учитывая всю славную исполнительскую историю произведения, дискография которого насчитывает что-то около трех сотен позиций, Евгений Королев приходит к резонному выводу о том, что любые игры с этим заинтерпретированным до дыр текстом попросту невозможны. "Гольдберг-вариации" Королева звучат еретическим фьюжном, в котором заметные поклоны романтической традиции отнюдь не противоречат узнаваемому влиянию "аутентистов-старинщиков". Свобода избавившейся от груза идеологических тенет и потому вольготно реализующей себя во времени музыки стала главным содержанием вечера и должна была бы по идее стать главным предметом зависти отечественных коллег господина Королева по фортепианному цеху — творческий космополитизм и ассимиляция европейских исполнительских ценностей по-прежнему представляют для них серьезную проблему.