Если бы все европейские города летом походили на французский Авиньон, жизнь в Старом Свете показалась бы невыносимой. Но и без Авиньона многим стало бы невмоготу: должно же быть хотя бы одно место на Земле, где невозможно достать портрет Леонардо Ди Каприо, зато фото Жерара Филипа и Марии Казарес продаются на каждом углу. Но жив ли знаменитый театральный фестиваль? Похоже, что скорее мертв. А все потому, что он был когда-то основан на идее единения театра и демократического зрителя. Большой, чистой и скучной.
Зрители в Авиньоне делятся на театралов и театроманов. Первые интересуются только серьезным искусством (так им, во всяком случае, кажется), ходят на спектакли основной он-программы — не больше одного-двух за сутки, посещают обсуждения спектаклей, где задают режиссерам вопросы о творческих планах, к вечерним представлениям переодеваются и подолгу засиживаются в уличных кафе, обсуждая увиденное. Словом, со вкусом исполняют осознанный долг перед культурой. Вторые с раннего утра до позднего вечера носятся по кривым авиньонским улочкам, торопясь с одного представления дополнительной офф-программы на другое. Несчастных мучеников идеи легко опознать по жадному взгляду, испарине и потрепанному журналу-программе в руке. Говорят, самые расторопные успевают посмотреть до десяти представлений в день. Киноманы могут отдыхать: им до таких рекордов далеко.
Показывай что хочешь
Если честно оттрубить на фестивале все три недели, что он длится, можно увидеть все офф-спектакли. Тем более если смотреть их не целиком, а до середины и сразу опрометью бежать на следующую точку. Иные зрелища, впрочем, трудно выдержать даже пять минут. Офф-программа славится полной свободой и полным отсутствием отбора. Показывай что хочешь. Играй, как умеешь. Завлекай публику, как вздумается.
Самый простой способ — вручать каждому встречному рекламные открытки. Неутомимые дилеры озабоченно рыщут по всему городу, норовя всунуть прохожему листок и скороговоркой изложить основные достоинства товара. Злиться не принято. Положено осклабиться, сказать "merci", взять бумажку и немедленно ее выбросить. Вечером пешеходы топчут уже не мостовые, а ковер из бумажного вторсырья. К утру, впрочем, все будет убрано.
Зрелищные приманки, разумеется, более эффективны. Так что фрагменты спектаклей можно увидеть прямо на свежем воздухе. Русских слышно за версту: наши пока плохо освоили универсальный мировой язык уличной клоунады и потому предпочитают верняк — визгливые частушки и пляски вприсядку. В этом году каждый вечер на центральной площади Авиньона публику развлекала группа актеров в болотного цвета костюмах с пестрыми нашивками. Слово по-русски — два по-французски. Два прихлопа — три притопа. Поклон — и приглашение на спектакль, начинающийся через десять минут.
Кажется, я один приклеился к русской труппе и последовал за ними по вырубленному в скалах переулку. Артисты шли понуро, слушая ворчание администратора: раньше надо выходить в город, часа за полтора, не в бассейне прохлаждаться, а зазывать народ, иначе в зале будет пусто.
Зрителей на спектакль Самарского драматического театра собралось действительно немного. Несмотря на вечерний час, играли детскую "Царевну-лягушку" — нехитрый лубочный утренник, с грехом пополам переложенный на французский. Почему так поздно? Когда стали готовить поездку, другого времени в плотном расписании этого театрика уже не осталось. Только в 20.33. Отчего такая точность? А оттого же: в Авиньоне все расписано по минутам. 11 минут на установку декораций, 72 минуты на представление, семь минут на разборку декораций. Уступи место следующему! Конвейер.
Удовольствие писать на афишах "Наш театр участвовал в Авиньонском фестивале" стоит $50 тыс. Заплатить надо за все: за аренду зала, за жилье, за страховку, за авиабилеты. Самарцам повезло: неравнодушное к театру областное управление культуры расщедрилось и спонсировало поездку. На выручку от продажи билетов директор театра особенно не надеется — хватило бы на те два дня, что запланированы для прогулки по Парижу на обратном пути.
В таком же положении на офф-фестивале и парижане, и миланцы. Но им ехать ближе и, значит, дешевле. Впрочем, те, кто уже доехал до Авиньона, стараются не выглядеть озабоченными — ни финансовыми, ни какими-либо другими проблемами. На людей, вымазанных во все цвета радуги или вырядившихся в перья, скрывшихся за пестрыми масками или вставших на ходули, поющих или кукарекающих, показывающих цирковые номера или просто корчащих рожи, натыкаешься в Авиньоне на каждом углу. Не надо думать, что все они рекламируют какой-нибудь спектакль. Не надо думать, что они спятили. Большинство лицедействует просто так, даже не за летящие в шляпу монеты, а от природной артистической щедрости. В Авиньоне комедиантом может стать каждый. Здесь не спросят диплома и не привлекут к ответственности за созданные городскому транспорту помехи.
Кто-то способен восхищаться этим из года в год. Других буйный авиньонский карнавал начинает раздражать уже на третий день. Самые привередливые жалуются: в такой чудесной, такой раскованной авиньонской атмосфере они чувствуют привкус выморочной бутафории. Кажется, стены вырезаны из картона, и в последнюю ночь город, как декорацию, за семь минут сложат в ящики и достанут оттуда ровно через год в том же виде.
Смотри, что показывают
Директор Авиньонского фестиваля Бернар Февр д`Арсье считает, что офф-программа паразитирует на славе фестиваля. Вопреки распространенному мнению к тому, что называется Festival d`Avignon, двести офф-спектакликов отношения не имеют — ни организационного, ни идеологического.
Беда Авиньонского фестиваля в том, что в его основание была уложена большая и чистая идея. Великий французский режиссер Жан Вилар мечтал о единении театра и демократического зрителя. Похвальное стремление быть ближе к народу привело режиссера вместе с его знаменитым парижским театром TNP в Почетный двор авиньонского Папского дворца, где под открытым небом и происходили встречи публики с театральным искусством. Встречи, кстати, были неформальными: многие авиньонские старушки до сих пор любят рассказывать, как танцевали с Жераром Филипом.
Публика и по сей день остается главным достоянием Авиньонского фестиваля. Почему-то в России принято считать, что именно русские зрители самые благодарные в мире. Ничуть не бывало. Терпение и энтузиазм, с которым французы воспринимают все, что им показывают в Авиньоне, видимо, не знают равных в мире. Иногда эта слепая любовь к театру начинает бесить. "Да встаньте же все и уйдите! — хотелось крикнуть в этом году на многих фестивальных спектаклях.— Ведь это же ни в какие ворота!"
Нет, сидят. Часами сидят все в том же Папском дворце и смотрят сеансы ритмической декламации, которые и радиотеатром-то назвать нельзя. Главная сцена фестиваля предлагает освященный пятидесятилетней историей канон: статика и мертвечина. Трудно сказать, в какой именно исторический момент в них выродились эффектность и серьезность, о которых грезил Вилар. Но фестивалю суждено было пережить то же, что пережила сама идея народного театра. Не выдержав кризиса конца 60-х (тогда студенты едва не сорвали фестиваль в Авиньоне), она из художественного стимула превратилась в строгий лозунг, приколоченный над входом. Снять — запрезирают, принять как руководство к действию — засмеют.
Это не значит, конечно, что все французские спектакли в Авиньоне были одинаковы и одинаково скверны. Например, цирковое представление "Я делаю это для тебя" впечатлило сочетанием отточенной акробатической техники с драматической интонацией экзистенциального одиночества. А "Все хорошо, что хорошо кончается" Шекспира, поставленное дочерью Питера Брука Ириной в театре Арианы Мнушкиной, не могло не захватить студенческим задором актеров. Но все это не более чем домашние радости, и кризис знаменитого фестиваля налицо. Во всяком случае, как фестиваля французского. Проницательный директор несколько лет назад понял, что внутренними ресурсами не обойтись. И взял курс на превращение национального фестиваля в международный. Он стал приглашать зарубежные спектакли и режиссеров-иностранцев, что раньше делалось по большим праздникам, да и то в порядке исключения.
Авиньон к такому повороту событий оказался не совсем готов — в первую очередь психологически. Франкофонская гордость ставит серьезный барьер на пути к спасительному космополитизму. Не знающий французского даже в фестивальном бюро чувствует себя недочеловеком. В лучшем случае перед вами извинятся и скажут, что по-английски не разговаривают. В худшем — посмотрят так, как смотрели на русского в республиках советской Прибалтики.
Тем не менее геополитическая хитрость д`Арсье удалась. Два года назад он устроил африканскую неделю. В прошлом году — русский сезон. В будущем году ждут театральный десант из Латинской Америки. А нынешним летом в Авиньоне наблюдалась повышенная концентрация лиц с раскосыми глазами. И хотя программа "Желание Азии" напоминала протокольные Дни корейской (тайваньской, японской) культуры, восточная экзотика стала острой приправой к основной программе. Но лучшими все же оказались европейские спектакли: "Гамлет" Эймунтаса Някрошюса, "Гроза" Генриетты Яновской, "Татьяна Репина" Валерия Фокина и "Сид", сыгранный французами, но в постановке англичанина Деклана Доннеллана.
Закончить географическое обозрение планируется в 2000 году. Тогда в Авиньоне соберут пятнадцать спектаклей, сделанных на западноевропейские деньги молодыми режиссерами Восточной Европы. Проект называется "Теорема". Авиньонский директор планирует праздничную политическую акцию. Исходные посылки ясны. Что требуется в этой теореме доказать, не знает никто. То ли — что идея единой Европы победила. То ли — что идея народного театра жива. То ли — что все идеи надо забыть навсегда, нацепить красный клоунский нос, пустить фонтанчик искусственных слез, выкрикнуть что-то на птичьем языке и раствориться в разомлевшей от жары авиньонской толпе.
РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ
--------------------------------------------------------
В чудесной атмосфере Авиньонского фестиваля чувствуется привкус выморочной бутафории. Кажется, что в последнюю ночь город, как декорацию, сложат в ящики и достанут оттуда ровно через год и в том же виде
Беда Авиньонского фестиваля в том, что он был основан на большой и чистой идее. Великий французский режиссер Жан Вилар мечтал о единении театра и демократического зрителя
Главная сцена Авиньона предлагает освященный пятидесятилетней историей канон: статика и мертвечина. Трудно сказать, когда именно в них выродились эффектность и серьезность, о которых грезил Вилар
--------------------------------------------------------
Бернар Февр д`Арсье о фестивале 2000 года
— Почему ваш восточноевропейский проект назван "Теоремой"?
— Я давно заметил, что международные организации, распоряжающиеся деньгами, почему-то любят, чтобы проекты в области культуры назывались какими-нибудь греческими словами. Но это, разумеется, не единственная причина. Слово "теорема" представляет собой аббревиатуру французского названия — "Театральная встреча Запада и Востока на пороге тысячелетия".
— Кто будет финансировать проект?
— Программу поддержал Европейский Союз, и она станет самой крупной театральной акцией в его истории. Но не надо думать, что на Западе есть лишние деньги. Поэтому все постановки будут делаться на паритетных началах.
— А почему вы вообще выбрали именно Восточную Европу для фестивальной программы 2000 года?
— Мне кажется, что за последние несколько лет именно в бывших странах восточного блока появилось новое поколение интересных режиссеров. Этих молодых людей совсем не знают на Западе. Что не означает, разумеется, отсутствия талантливых людей в западных странах. Вообще, мы не собираемся оказывать Восточной Европе никакой особой милости. Просто хотелось, чтобы в 2000 году, когда все будут говорить про расширение НАТО, о Восточной Европе вспоминали не только в связи с этим.