14 лет назад мирный атом в СССР перестал быть мирным. От последствий пожара на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС пострадали и те, кто принял участие в ликвидации аварии, и те, кто просто оказался рядом,— многие тысячи людей.
Вы — жертва Чернобыля?
Сергей Шойгу, заместитель председателя правительства России, министр по чрезвычайным ситуациям:
— Он задел тем, что после этой аварии стало очевидно — в России нет службы, профессионально занимающейся ликвидацией последствий катастроф мирного времени. Войска гражданской обороны в то время были в основном ориентированы на ситуации военного времени. Тогда и встал вопрос о создании такой организации, как существующее сегодня МЧС.
Сергей Филипченков, Герой Советского Союза, участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС:
— Я находился там со 2 по 8 мая. Все приборы зашкаливали. Смертельные дозы по учебнику были превышены в несколько тысяч раз. Самым большим кошмаром для меня были деревни: белье висит, коляски детские, собаки бегают, коровы, а людей нет. Пожарники, приехавшие первыми, тогда просто не знали, чем этот пожар закончится. Нам было не до политики, но как раз в тот момент власти проявили себя с наиболее организованной стороны. Если бы это случилось не в СССР, все могло закончиться еще хуже.
Павел Шеремет, руководитель отдела специальных информпроектов ОРТ:
— В моей семье многие принимали участие в ликвидации последствий аварии. Мои тетя и дядя были артистами Белорусской госфилармонии и часто ездили туда с концертами. Дядя уже умер, хотя ему было чуть больше пятидесяти. Ситуация сейчас хуже, чем пять лет назад. Радиация распространяется все больше, теперь и в Белоруссии почти не остается незараженных мест. А Лукашенко делает вид, что в зараженных зонах вполне можно жить. Во многих зараженных местах живут переселенцы из бывших республик.
Михаил Горбачев, президент бывшего СССР:
— Информация об аварии на АЭС поступила в Москву под утро 26 апреля. В тот же день я собрал членов Политбюро, было принято решение немедленно направить на место аварии правительственную комиссию. Информация от комиссии начала поступать 27 апреля. Она сопровождалась всяческими оговорками, носила сугубо предварительный характер, не содержала каких-либо выводов. Но я не принимаю обвинения в том, что советское руководство намеренно утаивало всю правду о Чернобыле. Просто мы тогда еще не знали. Учитывая чрезвычайный характер аварии, мы уже 29 апреля создали оперативную группу, которая действовала круглосуточно.
Алексей Москвичев, главврач клинической больницы #6 Федерального управления медико-биологических и экстремальных проблем:
— Я вернулся из отпуска и весь май-июнь проработал безвылазно на ЧАЭС. Помню, меня потряс реальный след радиации. Летая над эпицентром на вертолете, я видел оставленные радиоактивным облаком полосы на сосновом бору, который лежал к западу от станции. Потом оно ушло на Европу. Я не хочу вспоминать о тех, кто непосредственно столкнулся с огнем на 4-м энергоблоке. Максимальные дозы вызывали у людей сильнейшие осложнения болезней, которыми они когда-то страдали. Человек "сгорал" на глазах. Единственное, что было хорошо,— тогда СССР принял гуманитарную помощь с Запада и впервые открылся остальному миру.
Николай Белоблоцкий, чрезвычайный и полномочный посол Украины в России:
— Я не думаю, что на Украине остались семьи, которых Чернобыль не задел. В то время я работал в ЦК Компартии Украины. О трагедии узнал уже через два часа. Впоследствии много говорили о том, что если бы население полностью проинформировали, то последствия были бы меньше. Абсолютно с этим не согласен. Началась бы паника, но все равно все из Киева не смогли бы выехать. Я свою семью, даже детей, никуда из Киева не вывозил.
Владимир Бронников, президент концерна "Энергоатом" (Украина):
— Я был на ликвидации этой аварии с первого дня, исполнял обязанности главного инженера. Главный урок катастрофы — она вывела на новый уровень понимания своей ответственности всех профессионалов-атомщиков бывшего СССР. Наконец мы поняли, что от нас зависит не только выработка электроэнергии. К сожалению, пока такого понимания своей ответственности не хватает у государственных чиновников при принятии ими решений, касающихся атомной энергетики.
Николай Яблоков, подполковник химической службы, ликвидатор последствий на ЧАЭС:
— Когда громыхнул Чернобыль, я заканчивал учебу в Академии химзащиты. Мы только получили дипломы, и весь курс был отправлен на ликвидацию последствий. Что там реально произошло, мы узнали только в Припяти. Народ совершенно не знал масштабов трагедии, а главное — возможных последствий. В Киеве гуляли, пили и веселись. Ужас пришел годы спустя, когда стали вымирать семьями. У моего друга, который в то время служил под Киевом, через восемь лет после Чернобыля умер пятнадцатилетний сын, затем жена. Хотя, не скрою, в Минобороны многое делали для ликвидаторов-военнослужащих. Я получил прекрасную квартиру в Москве и дважды в год езжу на лечение.
Евгений Велихов, президент Российского научного центра "Курчатовский институт":
— Мне пришлось все дела забросить и целый год заниматься одним Чернобылем. Впрочем, и сейчас эта работа продолжается. А о трагедии я узнал уже 27 апреля, 1 мая присутствовал на правительственной комиссии, после которой сразу поехал в Чернобыль. Легасов, Яковлев и Лигачев спорили, кто возглавит комиссию по ликвидации. Народу толком ничего не рассказали, да и ликвидаторы ничего не знали. Помню, нам даже в течение месяца не разрешали звонить домой — из-за соблюдения режима секретности.
Илья Глазунов, народный художник России:
— Меня потрясло, когда на Первомайские праздники партийная элита вывозила из Киева своих детей, а простому народу даже не объявили о случившийся трагедии. Потом все не только узнали, что произошло, но и на себе испытали, во что "мирный атом" может превратиться.