Дед мой, Лев Осипович Лунгин, который умер в год моего рождения, был богатый человек, настоящий, как говорили тогда, нэпман. Хотя он был никакой не лавочник, а архитектор, застройщик с огромной практикой. Работящий, деловой, хваткий, хороший инженер — например, изобрел новую штукатурную смесь для искусственного камня, которая его прославила и обогатила. Как рассказывали родители, он отправлялся на работу в шесть тридцать, когда было еще темно, вечером надевал визитку и держал ложу в Большом театре, в который не ходил никогда. Он воплощал в себе весь дух предпринимательства, который с тех пор, увы, начисто исчез в нашей семье.
Драгоценностей в доме было много, это точно известно, потому что в 1935 году с моим дедом произошла история, в точности похожая на ту, что описана Булгаковым в "Мастере и Маргарите". Однажды его пригласили на Лубянку. Его продержали там несколько дней, и семья готовилась к худшему, но в конце концов он все-таки вернулся домой в сопровождении двух чекистов. С их помощью он собрал все золотые вещи, столовое серебро, деньги в большую наволочку и отвез по известному адресу. И больше его не беспокоили. Считалось, что он отдал все.
И только потом, где-то к концу жизни родителей, я узнал, что нет, не все. После его смерти обнаружились эти маленькие золотые часы, подписанные Hy Moser & Cie. Они сделаны и куплены в России — дед не путешествовал, а то отпутешествовал бы навсегда.
Я мало что знаю про фирму Генри Мозера, кроме того, что она была основана в середине 1800-х и базировалась в Санкт-Петербурге, а за год до первой мировой стала поставщиком императорского двора. Даже после исчезновения двора она исчезла не сразу — часы Мозера продавали и в советской России, хотя недолго. А наследники Мозера вернулись на родину в швейцарский Шаффхаузен, под бок к IWC.
Фото: Сергей Михеев, Коммерсантъ
Я не знаю, почему он сохранил именно эту вещь, с кем или с чем она была для него связана. Я не знаю легенды этих часов, могу только придумать сам. Но даже тех следов, которые позволили Холмсу описать часы старшего брата доктора Ватсона, на них нет. Ни надписей, ни гравировок, ни даже царапин — я думаю, дед был их первым владельцем. В них очень много скромности, изящества, совершенства формы. Механизм на старинный манер: для того чтобы подвести стрелки, надо нажать специальную кнопочку, а не выдвигать головку, как в нынешних часах.
Мои родители мне про них не говорили и ими не пользовались. Не носил их и мой отец, я хорошо помню его старую "Победу" и никогда не видел его в этих часах, хотя они бы и подошли к его руке. Мама в силу темперамента не носила часов вообще — она сама была повелительницей времени, сжимала и разжимала его, как хотела.
Я думаю, что у них оставался этот страх, память того времени, когда иметь золотые вещи было опасно и противозаконно. В их истории об исчезновении семейных драгоценностей было и продолжение. В конце 1950-х одна диванная подушечка прорвалась, и в ней обнаружилось несколько тысяч американских долларов — старых, довоенных, больших. И это открытие вместо того, чтобы их обрадовать, повергло их в ужас. Родители долго совещались и решили доллары сжечь. Их жгли в ванной, и купюры не горели, и приходили соседи, боявшиеся, что в доме пожар. Так что я был первым, кто осмелился надеть эти часы после деда.
И то я впервые надел их во Франции, потому что только там смог очистить механизм и привести в порядок циферблат. Я отнес их мастеру, которому они понравились с первого взгляда. Увидев их, он заурчал от удовольствия "Я все сделаю",— пообещал он мне и действительно сделал все, что нужно, и ничего лишнего. Деликатно почистил механизм и отреставрировал циферблат.
Но проносил я их недолго, потому что они маловаты для мужских часов по нынешним временам и имеют очень короткий завод — всего на сутки. Теперь я ношу Millenary Audemars Piguet, которые получил на шестидесятилетие. А дедовы Hy Moser & Cie лежат в ящике, как и привыкли, пока были тайными часиками нашей семьи.