Повторная премьера "Последнего героя" (1992) Алексея Учителя — эксперимент из области социокультурной не то чтобы археологии, а даже палеонтологии. Недавно один из создателей группы "Аквариум" Михаил Файнштейн удивлялся, как настойчиво зовут его на очередной "день рождения" Виктора Цоя в знаменитой "Камчатке": "Я чувствую себя матросом с броненосца "Потемкин", которого просят выступить на юбилее крейсера "Аврора"". Старейшему рок-критику Петербурга Андрею Бурлаке временный памятник, установленный во дворе питерского кинотеатра "Аврора" в честь выхода "Героя", где босой музыкант оседлал мотоцикл, напомнил Ленина на броневике. Революционный ряд ассоциаций не случаен. Ну да, у нас случилась рок-революция, но это было давно, во времена очаковские и покоренья Крыма, и, вообще, неправда.
Но и выход "Героя", и слухи о том, что Рашид Нугманов снимает "Иглу-2" с оцифрованным кумиром, и безбожная адаптация "Старшеклассницы" в "Стилягах" Валерия Тодоровского заставляют задаться вопросом. Цой жив? И если жив, то почему?
Теперь, в исторической перспективе, очевидно, что гибель Цоя действительно была символическим событием. Велико искушение выстроить ряд смертей народных кумиров, каждая из которых завершает определенную эпоху. На излете 1960-х разбился Юрий Гагарин, икона оттепели. Смерть Владимира Высоцкого в 1980 году зачеркнула "никакие" 1970-е. Вместе с Цоем хоронили безбашенные 1980-е, ледник в Кармадонском ущелье накрыл не только Сергея Бодрова, но и "лихие" 1990-е.
Но это очевидно только теперь. А тогда, в 1992 году, "Последний герой" вызвал хор возмущенных отповедей, в котором звучал и мой голос. В упор не видел я в фильме "легендарного Цоя, художника-авангардиста и денди, ироничного киноактера и поклонника Брюса Ли, последнего героя, придававшего мистический смысл ночным бдениям на кухнях, певца безделья, любителя корейской кухни и черного цвета". То, что на экране о Цое горюют немытые пэтэушники, в азарте поминок забывшие, по какому поводу они нажрались, фанатки, ночующие в кладбищенском сортире, невменяемый бородач, которому был то ли сон, то ли голос о скором Страшном суде, казалось святотатством.
Теперь громче звучит голос разума. А чего, собственно говоря, мы тогда хотели от Алексея Учителя? Чтобы в кадре боевые соратники Цоя рвали тельняшки на груди, клялись продолжить его дело и хором пели "Мы ждем перемен", песню, в 1992 году столь же неуместную, как, скажем, "Возьмемся за руки, друзья" были неуместны в конце 1980-х годов?
По поводу смерти Высоцкого было сказано: "Кончилась жизнь, и началась распродажа". Времена изменились. После смерти Цоя началась даже не распродажа, если бы, а именно то, что бесстрастно запечатлел Алексей Учитель. То есть кликушество. Причем кликушество какое-то убогое. Ни у кого из поклонников Цоя не хватило, и слава богу, что не хватило, фантазии и мужества, скажем, отравиться на могиле кумира.
Думаю, даже в страшном сне Алексей Учитель, снимая всех этих убогих, не мог представить себе появление группы "Виктор", перепевавшей песни "Кино". Те, кому довелось столкнуться с этой группой, могли воочию убедиться в пророческом даре Цоя. Именно о таких персонажах он пел: "Все они в кожаных куртках, все небольшого роста".
Но волшебство документального кино заключается еще и в том, что режиссер, как в случае именно с "Последним героем", снимает фильм памяти одного человека, а по прошествии времени оказывается, что он стал мемориалам кому-то другому. Жан-Люк Годар был прав: кино снимает смерть за работой. И сейчас кажутся бесценными истории как бы ни о чем, о мелочах жизни, о перипетиях знакомства, которые рассказывает Марианна Цой, веселая и храбрая жена "последнего героя", которой не стало четыре года назад, и прикуривает она теперь сигарету, пряча ее от ветра под полой кожаной куртки, только на экране.
Всероссийская КИНОакция памяти Виктора Цоя "Последний герой", 15 августа