В Мариинском театре прошла премьера оперы Гаэтано Доницетти "Лючия ди Ламмермур". Годичной давности спектакль Джона Дойла, приобретенный у Шотландской национальной оперы, по мнению ВЛАДИМИРА РАННЕВА, стал режиссерским разочарованием. Впрочем, разочарование сгладила Анна Нетребко, выступившая в главной роли.
Зачем идут на "Лючию"? За дивной красоты музыкой и за таким же театром. Глупо мудрствовать в этой неприхотливой истории, в которой банальная рифма "любовь-кровь" распухает на три часа действия. После премьеры 1835 года этот полный мелодических прелестей труд Доницетти сразу стал ходовым оперным опусом, и теперь всякий уважаемый театр стремится обзавестись своей "Лючией" как музыкальной haute couture текущего репертуара. Есть таковой и у Мариинки, постановка 2000 года, впрочем, успевшая за восемь лет устареть до такой степени, что Валерию Гергиеву пришлось обращаться за ней на сторону. А обращаться надо было, ведь именно с партией Лючии на оперную сцену возвращается после рождения сына главная звезда Мариинки (и не только) Анна Нетребко.
Шотландская критика в один голос назвала спектакль Джона Дойла "музыкальным". Но после его просмотра создается впечатление, что логика этой оценки такова: поменьше театра — побольше музыки. Если следовать этой логике дальше, то для большей музыкальности можно было бы обойтись концертным исполнением. И, сказать по правде, это было бы куда более живое зрелище, чем работа господина Дойла. Дело даже не в скудости сценографии Лиз Эшкрофт, а в отсутствии у режиссера каких бы то ни было идей. Минимализм, статичность и прочие разгадки "продвинутой" скудости здесь ни при чем. Речь идет о том качестве постановки, которое не оправдать никакой ее "музыкальностью", — смертельной скуке.
На сцене все время одна и та же унылая картина — несколько ступеней, проемы в стене. Никакого намека на стиль и функцию этого интерьера. Все серое. Хор и солисты выходят, занимают свои места, поют, уходят. Иногда нехотя берутся за руки, поворачивают друг к другу головы, меняются местами — кто-то из левого угла переходит в правый, кто-то тащится обратно. И опять стоят, как перед комиссией на экзамене по вокалу.
Опытный композитор предусмотрительно насочинял всяких отбивок к ариям и ансамблям — оркестровых вступлений и заключений. Заботясь о режиссере, он оставил ему воздуха для действия. Но Гаэтано Доницетти не мог предположить, что для Джона Дойла такая услуга станет медвежьей. Ведь режиссер никак не может придумать, чем могли бы заняться на сцене его герои, когда они не поют. Лишь в дуэте Лючии с братом Генри (Алексей Марков) и в сцене безумия в финале господин Дойл припас для Анны Нетребко нафталиновый гимнастический этюд: она вдруг ложится на пол и поет в потолок, следя за дирижерской палочкой по монитору, подвешенному под крышей. И совсем анекдотичным эпизодом стала несостоявшаяся потасовка Генри и Эдгара (Сергей Скороходов), застывших со скрещенными саблями друг против друга, как в игре "морская фигура на месте замри", и ожидающих, пока преподобный Раймонд (Илья Банник) не закончит со своим речитативом.
Несмотря на очень разболтанную оркестровую игру под руководством дирижера Кери-Линн Уилсон, музыкальная часть все же вполне оправдала вечер, проведенный в театре. Все солисты сработали убедительно, а неожиданностью стал блестящий, легкий и выразительный вокал Сергея Скороходова. Главным же сюрпризом стала Лючия госпожи Нетребко. Неважно, связаны ли изменения в ее вокале с восстановлением организма, или она на сей раз решила "петь по-другому", но изменения эти были очевидны для всех в зале. Анна Нетребко изъяла блеск с верхнего регистра, ослабила форсирование голоса и придала ему большую теплоту, можно даже сказать, какую-то южнорусскую, с бархатинкой. Может быть, она придумала такой вокал именно для партии несчастной Лючии ди Ламмермур, а может, будет теперь все петь таким же образом. Но, в любом случае, теплый тембр в сочетании с безупречной подвижной техникой стоит дороже всякого блеска.