рассказывает Анна Толстова
6 сентября 1991 года этот город исчез: его имя стерли с карт и изъяли из официального оборота. Вместо него появился другой — со старым именем и новой историей, лейтмотивом которой была тоска по Старому Петербургу. Памятники социалистического Ленинграда разом выпали из путеводителей и маршрутов экскурсий. И если в туристическом автобусе, ползущем по проспектам нового-старого Петербурга, между ностальгическими руладами о классицизме и северном модерне вдруг произносилось слово "конструктивизм", оно относилось к одной-единственной постройке. А именно: к административному зданию на Литейном, к вознесшемуся над старым городом "Большому дому", с верхних этажей которого, как говаривали ленинградцы, отчетливо просматривается Сибирь.
Ленинградский конструктивизм (и все, что из него выросло в довоенное время) — не в пример московскому, харьковскому или свердловскому — до сих пор остается предметом восхищения горстки посвященных. Ни ренессансная прелесть белокаменного Кремля, ни готические эскапады Матвея Казакова не могут затмить клубов Константина Мельникова и домов-коммун Моисея Гинзбурга в архитектурном пантеоне Москвы. В Петербурге же шедевры (а как еще назвать жилмассив Тракторной улицы и школу 10-летия Октября) и просто выдающиеся постройки Александра Никольского, Ноя Троцкого, Игоря Фомина, Евгения Левинсона, Лазаря Хидекеля, Григория Симонова, Александра Гегелло и других авангардистов оказались почти не видны за россиевскими портиками и воронихинскими колоннадами. К ним не слишком приглядывались даже ревнители петербургских древностей, так что снос стадиона имени Кирова — ленинградского Circus Maximus, в архитектуре которого Александру Никольскому удалось вывести удивительный гибрид классики и функционализма, — прошел без бурных всплесков общественного негодования. Как будто дух Старого Петербурга все еще мстит Ленинграду за беспардонное вторжение, за большевистские имя, историю и архитектуру.
Между тем беспардонного вторжения как раз не было. Новый Ленинград ушел из Петербурга, оставив его исторический центр в покое на радость старорежимным краеведам. Ушел за Нарвскую и Невскую заставы, на рабочие окраины, чтобы строить там социалистическое общежитие: дома-коммуны, фабрики-кухни, общественные бани, школы и дворцы культуры. И пошел на юг, навстречу Москве: по генплану главного архитектора довоенного Ленинграда Льва Ильина основной магистралью города должен был — взамен Невского — стать Международный (ныне Московский) проспект. Здесь, на безопасном расстоянии от Дворцовой и Сенатской, советские зодчие могли реализовывать свои амбиции, соревнуясь не столько друг с другом, сколько с самим Карло Росси в проектировании дворцов советов и площадей для первомайских демонстраций.
Этот новый Город Солнца с его ленточными окнами и сплошным остеклением (чтобы солнца хватало на всех, по справедливости) строился из старого хлама: бывшего в употреблении кирпича, дрянного бетона и трамвайных рельсов вместо балок. Он теперь лежит в руинах, каковое состояние, конечно, к лицу вечно умирающему Петрополю, но не слишком подходит для "колыбели трех революций". И художник Владислав Ефимов, в прошлом медиаартист-затейник, работавший в дуэте с Аристархом Чернышевым, а ныне фотограф-концептуалист, взявшись портретировать "Новый Ленинград", выступает в сложной роли. Сколько ни примеряй на такую натуру ракурсы Родченко, все одно выходит что-то в духе живописца руин Гюбера Робера. Впрочем, фотографии руин этой прекрасной утопии, выставленные в Государственном центре современного искусства (ГЦСИ) в Москве, все же вселяют отнюдь не уместный в данном жанре оптимизм. Предназначены они для альбома "Новый Ленинград", с которого начнется специальный издательский проект, посвященный архитектуре города Ленина. Трудно поверить, но этот альбом — первая большая книга о ленинградском конструктивизме.
ГЦСИ, с 29 августа