Куратор выставки "Борьба за знамя" Екатерина Деготь рассказала Милене Орловой о том, что хорошего было в советском искусстве.
Вы имеете репутацию апологета неофициального русского искусства — и вдруг соцреализм. Не измена ли это прежним эстетическим идеалам?
В отличие от того, что обычно думают, неофициальное советское искусство 1960-1970-х годов возникло в необычайно благоприятных социальных и политических условиях (отсутствие рынка, либеральная политика государства по отношению к самодеятельному творчеству и творчеству в свободное время), и мне было интересно посмотреть, как и когда подобные идеи зародились. А произошло это во времена культурной революции. Именно она меня и интересует, а не все советское искусство. Оно очень неоднородно, и в последнее время из-за обилия всяких ярмарок на первом плане далеко не лучшее в нем.
Для большинства бывших советских людей соцреализм — это нечто халтурное, официозное, пропагандистское и по большому счету не имеющее отношения к искусству. Выставка развенчивает этот стереотип? И что, собственно, нового появилось в отношении к этому, казалось бы, дискредитировавшему себя стилю?
Выставка показывает в основном тот период, когда стиль соцреализма еще не сложился и само это слово еще не употреблялось. Моя задача была показать, что в СССР примерно до 1934 года существовал политически левый, критичный и концептуально заостренный реализм, аналогами которого может служить не только, например, Сикейрос или Георг Гросс, но прежде всего современное антибуржуазное политическое искусство. Именно взгляд с современной точки зрения позволяет понять, что не имеет никакого смысла говорить о живописном качестве после Дюшана, поэтому советское искусство этого времени не более халтурно, чем дадаизм. Советское искусство культурной революции вообще не ретинальное, пользуясь термином Дюшана, оно не визуальное, а идеологическое, и именно в этом его современность. И эта идеология в интересующий меня период не тоталитарная. А уж как оценивать ее антибуржуазный, антирыночный характер, каждый решает для себя сам. Для меня очевидно, что это единственно возможное отношение к миру.
Какими событиями определяются хронологические рамки выставки — 1926-1936 годы?
1926 год — это момент политической консолидации левой оппозиции (большевиков-ленинцев, как они сами себя называли) и начало сознательного поворота интеллигенции, которая очнулась от сна НЭПа, к антикапиталистическим идеалам. С этого момента начинается искусство культурной революции. Фактически это было сознательное построение коммунистического искусства, так как первый русский авангард 1915-1917 годов вовсе не был искусством революции и лишь совпал с ней по времени.
Финальным пунктом могли бы быть 1932-1934 годы (образование Союза художников, финал конкурса на Дворец советов, убийство Кирова), но, вообще говоря, окончательную точку в программе пролетаризации культуры поставила Конституция 1936 года, которая констатировала якобы существующий классовый мир. Весьма показательно, что террор начинается немедленно после этого. Так что моя выставка доходит до точки террора.
Что нужно знать зрителю, чтобы отличить хороший соцреализм от плохого, китч от авангарда? Ведь на первый взгляд на выставке показываются обычные советские картины с обычными советскими сюжетами.
Мы уже не очень отличаем обычные советские сюжеты от необычных. Изображение Ленина на вершине символической композиции вдвоем с каким-то чернокожим парнем является весьма необычным. Вереница буржуа, которые несут свои фабрики и заводы на поклон мировому капиталу с пачкой денег (я для себя называю эту картину "Продажа "Сибнефти""), тоже. А вообще, любая картина, в которой есть ярко выраженный конфликт, драма, которая рассчитана на идеологическую дискуссию, а не на визуальное (или коммерческое) потребление,— это тот самый реализм, о котором сделана выставка. Но он не социалистический, он политический.
Не боитесь ли вы, что выставка будет воспринята в русле нынешнего идеологического курса на ура-патриотизм и реабилитацию советских ценностей?
Политическим лозунгом левых в СССР было требование открытой дискуссии и свободы оппозиции. Я думаю, этим я отвечаю на вопрос.