В середине июля Владимир Путин утвердил поправки к пенсионной реформе. В итоге пенсия — дело добровольное: государство не будет "добровольно-принудительно" загонять граждан в обеспеченную старость. Кто в результате будет содержать лет через тридцать нынешних работников, разбирался обозреватель "Власти" Игорь Федюкин.
России предстоит новая пенсионная реформа. Владимир Путин оказался, правда, либеральнее Минэкономразвития, "зарубив" недавно идею подчиненных Германа Грефа, которые предлагали удерживать с зарплат граждан 3% на "добровольные" программы дополнительного пенсионного обеспечения. То, что граждане откладывают недостаточно,— не новость, и государство планирует стимулировать пенсионные накопления, добавляя на каждый вложенный россиянином рубль еще один из казны. Концепция МЭРТа предполагала, что отчисления граждан будут делаться по умолчанию, но от них можно будет отказаться; это, конечно, было подозрительно похоже на введение дополнительного налога. Рыночные идеалы, однако, восторжествовали, и теперь же все будет наоборот: добровольным станет участие в системе, а не отказ от него. Дело за малым — осталось придумать альтернативный вариант совершенствования пенсионной системы.
Проблема в том, что альтернативного варианта нет. Едва ли не во всех ведущих странах мира пенсионные системы находятся сейчас в предбанкротном состоянии. Почти везде идут пенсионные реформы: если ничего не менять, то дефицит пенсионной системы еврозоны должен был (по оценкам 2003 года) достичь 51% по оптимистичному сценарию и 90% — по реалистичному. В большинстве стран--членов Организации экономического сотрудничества и развития возраст выхода на пенсию уже повысили до 65 лет, а в Дании, Германии, Исландии, Норвегии, Великобритании и США — даже до 67. Но это, разумеется, паллиатив — сегодня считается, что возможность сделать пенсионную систему финансово стабильной в долгосрочном плане дает только переход от распределительной пенсии к накопительной. Именно на это была нацелена и уже реализованная в России реформа.
Чилийское решение
Классическим примером успешного перевода пенсионной системы на рыночные рельсы считается реформа, проведенная в Чили правительством генерала Пиночета. Государственная распределительная пенсионная система, унаследованная военными, не только находилась на грани банкротства (дефицит достигал 3% ВВП страны и должен был достичь 20% к 2000 году), но и очень дорого обходилась участникам — взносы работников достигали 20% их налогооблагаемых доходов. Сначала военный режим попытался стабилизировать систему, повысив возраст выхода на пенсию, размер пенсионных сборов с работающих и т. д. В итоге, однако, правительство Пиночета было вынуждено провести в 1980 году радикальную перестройку пенсионного обеспечения.
Реформу эту часто называют "приватизацией" пенсионной системы, поскольку в основе ее лежат индивидуальные накопительные пенсионные счета, однако в действительности она устроена гораздо сложнее. Система состоит из трех элементов. Первый из них — это различные варианты гарантированной государством, совершенно ненакопительной пенсии. Сюда относятся пенсии, выплачиваемые государством беднякам; государственные пенсии, выплачиваемые тем, кто начал работать до 1980 года и не пожелал, несмотря на предлагаемый за это специальный бонус, перейти на новую систему; и гарантированная государствам минимальная пенсия тем, кто на протяжении не менее чем 20 лет делал взносы на индивидуальный накопительный счет, но скопил менее установленного законом минимума.
Второй элемент системы — это как раз индивидуальные накопительные счета, находящиеся в управлении частных пенсионных фондов. Правда, взносы в нее являются обязательными и достигают весьма внушительных 10% от ежемесячного дохода работника плюс еще 2-3% на оплату издержек по администрированию системы и страховки на случай потери трудоспособности. Наконец, третий элемент — это добровольные дополнительные взносы, которые стимулируются государством за счет некоторых налоговых льгот. Эта триединая схема стала классической еще в 1990-х: она официально рекомендуется Всемирным банком, в соответствии с этими принципами идет сейчас реформирование пенсионных систем в десятках стран по всему миру.
С начала чилийской реформы прошло уже достаточно времени, чтобы рассуждать о ее успехе или неудаче — и о том, что ожидает другие страны, идущие по тому пути. С одной стороны, система явно работает: банкротства удалось избежать. Более того, запущенный механизм инвестирования пенсионных накоплений стал важным фактором экономического развития. Активы пенсионных фондов выросли к 2003 году до 60% ВВП страны, сами фонды стали двигателем роста во многих отраслях, включая страхование и фондовый рынок: они являются сегодня крупнейшими институциональными инвесторами в стране и финансируют пять из каждых девяти ипотечных кредитов.
С другой стороны, говорить о том, что в результате реформы государство избавилось от необходимости содержать пенсионеров, не приходится,— но этого на самом деле и не предусматривалось изначально. Пенсионные расходы по-прежнему являются тяжким бременем для бюджета. Более того, сама реформа поначалу обходится дорого: ведь с переходом работников на новую систему они перестают делать взносы в старую, распределительную, а значит, государству приходится платить пенсии сегодняшним старикам из других источников. На протяжении первых пяти пореформенных лет дефицит пенсионной системы составлял 7% ВВП, всего с начала чилийской реформы и до настоящего времени государство затратило на поддержание системы до $70 млрд. Полного перехода на накопительную систему можно ждать не ранее 2020 года, но даже после этого у государства нет надежд вовсе прекратить финансирование пенсий из бюджета.
По мере того как первые участники новой системы приближались к выходу на пенсию, обнаруживались и новые проблемы. Например, в 2003 году взносы в пенсионные фонды делало лишь 62% трудоспособного населения. Это вполне объяснимо: в Чили до 30% работников — это "индивидуальные предприниматели", для которых участие в системе — дело добровольное; 93% из них предпочитают не делать взносов. На практике это означает, что существенная часть нынешних работников по достижении старости останется без пенсии, а вернее, будет получать минимальную государственную пенсию. А для низкооплачиваемых категорий работников участвовать в системе даже невыгодно — они все равно не смогут накопить достаточно, чтобы получать больше гарантированной государством пенсии в 75% минимальной зарплаты.
Но главное затруднение состоит не в этом, а в том, что даже сейчас, спустя четверть века после начала реформы, "пенсионная сознательность" чилийцев остается крайне низкой. Лишь 40% участников проведенного несколько лет назад в Чили исследования смогли ответить, сколько у них сейчас средств на пенсионном счете,— несмотря на то, что три четверти работников вспомнили, что получают из своего пенсионного фонда ежеквартальные выписки. При этом лишь 21% опрошенных смогли назвать накопленную ими сумму с точностью плюс-минус 20%. Большинство практически ничего не знает о том, во сколько им обходятся услуги пенсионного фонда. При этом менее 0,2% оказались знакомы с требованиями, которым необходимо соответствовать для получения гарантированной государством минимальной пенсии, и только 3-4% знают, что необходимо для получения гарантированной пенсии для бедных. Лишь 11% знают, сколько составляет в действительности эта пенсия.
Мировая проблема
В этом смысле ситуация в Чили не уникальна. Исследование, проведенное в конце 1990-х в США, показало, что американцы тоже не слишком хорошо знакомы со своими пенсионными программами. Лишь около половины граждан смогли правильно указать тип своего пенсионного плана и размер накоплений на момент опроса, еще меньше оказалась доля тех, кто правильно назвал возраст своего выхода на пенсию и уровень ожидаемых выплат. Даже в Японии, по данным ОЭСР, 71% граждан не имеют минимальных финансовых познаний для выбора пенсионного плана, например представления о различиях между инвестированием в акции и облигации.
На этом фоне ситуация в России, где граждане не слишком активно включаются в добровольные пенсионные планы, выглядит вполне предсказуемо. Дело не в устройстве системы, а в психологии: россиянам необходимо не только осознать, что они сами должны позаботиться о своей старости, но и понять, что от их сегодняшних действий зависит их уровень жизни в старости. Опыт других стран показывает, что это нелегко: например, в Италии в 1992, 1995 и 1997 годах были проведены три реформы, последовательно снижавшие уровень будущих пенсионных выплат, но это не вызвало пропорционального роста частных сбережений. И разумеется, разобраться в хитросплетениях финансового рынка и пенсионных планов рядовым россиянам, вероятно, еще сложнее, чем чилийцам, американцам или японцам, которым о них рассказывают уже очень давно.
Для государства это создает серьезный риск: что будет, если через 20 лет после реформы вдруг окажется, что половина населения страны ничего не откладывала на накопительные счета или отложила слишком мало? В России, как и в большинстве стран, государство по политическим соображениям будет вынуждено этих пенсионеров содержать, не имея при этом источников поступлений, которые ранее предоставляла распределительная система. Другое дело, как убедить граждан, во-первых, достаточно откладывать, а во-вторых, разумно распоряжаться сбережениями, то есть инвестировать их в надежные и высокодоходные активы. И готового решения тут мировой опыт не предлагает: повышение финансовой грамотности населения и развитие финансовых рынков помогут, но полностью проблема не исчезнет.
Решение, которое предлагал МЭРТ (отчислять "по умолчанию" 3% от зарплаты граждан в добровольные пенсионные схемы), демонизировать не стоит. В конце концов, любая накопительная пенсионная схема представляет собой попытку принудить граждан к инвестированию — если бы все работающие были достаточно сознательны, чтобы откладывать на старость, то и потребности в пенсиях вообще не было бы. Проблема скорее в другом: предложенные меры не коснулись бы тех, кто не имеет белой зарплаты или просто зарабатывает очень мало. И здесь придумать ничего, похоже, не удастся: содержать их в старости в любом случае предстоит государству.