В вашей "Чайке" вы заменили профессии героев: писатели стали балетмейстерами, актрисы — балеринами. Есть ли у ваших героев конкретные прототипы в истории балета?
Однажды я смотрел "Чайку" в Берлине, и мне пришла в голову идея перенести этот чеховский мир в мир танца. Возникло сразу много вопросов и смыслов. Первый, технологический,— могут ли движения передать реальную жизнь. Второй, эстетический,— конфликт между традиционным, успешным искусством и новым, экспериментальным. Что касается прототипов... Они не конкретны. Скажем, Тригорин олицетворяет XIX век — то, что называется классикой. Когда я думал об Аркадиной, вспоминал Анну Павлову, великую и в классических шедеврах, и в любом пустячке. Ее сын Костя символизирует прорыв балетного модерна, который случился в России в начале ХХ века.
То есть Нижинского?
Нет, Нижинский ставил у Дягилева, на Западе. Скорее это ваш гениальный Голейзовский, которому в СССР так и не дали самореализоваться. Хотя в Треплеве мне важнее было показать не конкретного человека, но эволюцию танца. И еще важна тема творческой воли. Костя — гениальный экспериментатор с богатейшей фантазией, но он навсегда останется дилетантом, потому что пассивен, ему не хватает внутренней дисциплины для прорыва в искусстве. Настоящая героиня — Нина. В ней есть внутренняя сила, она сама распоряжается своей судьбой. У нее нет ни времени, ни желания оставаться с Костей и мечтать об артистическом будущем. Она ставит перед собой цель — стать артисткой — и идет на сцену, несмотря на все удары, что ей наносит жизнь. Несмотря на то что в любви ее просто использовали, несмотря на то что она потеряла ребенка. И именно Нина осуществляется как личность.
Для Нины вы сочинили дополнительные сцены?
На это есть ссылки в чеховском тексте. В пьесе мы узнаем про ее злоключения лишь в ее собственном пересказе. Передо мной стояла задача представить эти эпизоды в балете — мне было важно показать ее профессиональное становление. Так появилась сцена ее выступления в ревю.
Почему для "Чайки" вы выбрали музыку Шостаковича — все-таки это совсем другая эпоха?
Шостакович умеет держать напряжение между тем, что сказано, и тем, что подразумевается,— как раз то, что характерно для Чехова. В моем балете использованы самые разные произведения Шостаковича: 15-я симфония, струнный квартет, даже фрагменты "Москва, Черемушки". Шостакович — целая вселенная, и в балете тоже много уровней — от классического танца до движений, которые вообще кажутся бесформенными. Но в "Чайке" есть и музыка других композиторов: самый важный для понимания образа Аркадиной выход сопровождает музыка Чайковского. Когда экспериментирует Костя, идет сильная музыка современной перкуссионистки Эвелин Гленни. А когда Маша решает выйти замуж, появляется Скрябин.
"Чайка" входит в число ваших любимых балетов?
Каждый хореограф проходит эволюцию — это видно по тому, как он рассказывает историю в танце. Для меня "Чайка" — это выдающаяся постановка, которая отражает новый способ передачи драматургии.
С Джоном Ноймайером беседовала Татьяна Кузнецова.