В особой нелюбви Москвы к госпоже дель Понте есть какой-то глубинный подтекст. Более глубокий, чем страстная любовь России к ее клиентам из бывшей Югославии. Дело, конечно, не в старой истории с "Мабетексом", задевшей напрямую господина Бородина, который, как известно, трудоустроил нынешнего президента в Москве. В конце концов, та история ничем не закончилась. Вернее, она закончилась в итоге приходом к власти нынешнего президента. Была еще встреча прокурора дель Понте с Ахмедом Закаевым, которая не обрадовала Москву. Но скорее всего, дело в самой даме, вернее, в ее характере, в бультерьерской хватке, которая как-то беспокоит, даже когда дама разделывается не с тобой, а с соседом. Как сказал один мой коллега: "Госпожа дель Понте пытается любой ценой загнать человечество в рай справедливости. Тебе это никого не напоминает?"
Да нет, мне как раз кажется, что она хочет вполне разумной вещи — живого обвиняемого на скамье подсудимых, реальной истории происшедшего и наказания преступнику, если будет доказано, что он преступник. "Любой ценой" в Гааге не пройдет. А против справедливости чего же возражать. Я бы лично вот такого же хотела бы по Беслану. Не мертвых и сбежавших террористов, а живых подонков на скамье подсудимых. И знаете почему? Потому что очень хочу знать, что же там в действительности произошло. Мертвые об этом не скажут. В этом смысле, кстати, случайная, по сути, гибель Заркауи мне не представляется большой удачей. Хотелось бы послушать второго по значимости террориста мира, к нему куча вопросов. Теперь он на них никогда не ответит, а хочется же знать правду.
И Милошевич, превращенный Москвой просто-таки в мученика, тоже никогда уже не ответит на кучу вопросов, которые требуют ясности. Как сказал другой мой коллега, в этом виртуальном мире нам всем не хватает ясного ответа на вопросы, на которые мы не знаем ответа. В этом смысле суд над Хусейном безусловно ценен, хотя бы потому, что ему можно задать вопрос о том, было ли в Ираке оружие массового поражения или нет, и услышать ответ.
Москва, которую колбасит при одном упоминании о Гаагском трибунале по бывшей Югославии, ведет себя буквально как соучастник преступления. Почему-то разыскиваемые этим трибуналом "герои" чувствуют себя в безопасности именно на нашей территории. А когда об их местонахождении становится известно за границей, то мы их тоже случайно обнаруживаем. А когда разыскиваемый соглашается добровольно сдаться Международному трибуналу, то оказывается, что в изоляторе, где его содержат, карантин. А когда проходит карантин, то российские власти ищут возможность не выдавать его напрямую трибуналу, а выдать через третьи руки. Может быть, в надежде, что эти "третьи руки" с ним сами разберутся и очередное место на скамье подсудимых в Гааге останется пустым.
Чего мы не хотим? Чтобы судили конкретных людей за конкретные преступления? Чтобы об этих преступлениях говорили вслух? Чтобы разрывали публично массовые захоронения?
Почему мы как можем мешаем прокурору дель Понте? Потому что она со своим пламенным мотором вместо сердца способна доказать вину людей, милых сердцу российских военных, которые трогательно заботятся об их безопасности? Я надеюсь, что ни в чем другом, кроме попыток увести из-под суда, симпатия российских силовиков к своим братьям по вере не проявлялась. Я надеюсь, потому что все поведение российской стороны в истории в Гаагским трибуналом по Югославии и самых доверчивых наводит на мысль о том, что что-то тут нечисто, что кое-кто предпочел бы концы в воду, а не публичные допросы в исполнении хваткой прокурорши.
Пусть бы их судили в бывшей Югославии, дома, свои. Милошевич был президентом и делал то, что считал нужным для страны. Его генералы выполняли приказы, защищая родину. И никому не следует лезть во внутренние дела бывшей Югославии. Сколько я слышала таких аргументов в России. Именно про трибунал по Югославии. Про Руанду так не говорят.
Меня не оставляет ощущение, что в Москве существует некий глубинный, очень специальный страх перед гаагской скамьей подсудимых и — в известной степени — фанатичной прокуроршей. У каждого свои скелеты в шкафу, и мы сейчас защищаем чужие скелеты так, как будто от этого зависит сохранность наших.