панихида
Исполнился ровно год со дня теракта в Беслане. Вчера сотни людей оплакивали своих родных и близких, погибших в школе #1. За траурной церемонией наблюдала специальный корреспондент Ъ ОЛЬГА Ъ-АЛЛЕНОВА.
В восемь утра у школы стали появляться люди. Они заходили в спортивный зал и молча смотрели на вывешенные там фотографии погибших. На 180 с лишним фотографиях были детские лица. Люди шли по залу, и серьезные юноши, которых расставили для того, чтобы следить за порядком, просили их не задерживаться, потому что тех, кто хочет войти, очень много. Не просили поторопиться только старую женщину в черном, стоявшую на коленях перед портретом внука. Рядом была врач из Красного Креста, которая ей что-то тихо говорила. "Я не могу, не могу это забыть!" — в голос рыдала женщина. Говорят, ее внука нашли обожженным и его не смогли опознать родные. Опознали только по ДНК.
К девяти двор школы заполнился людьми. Они выходили из спортзала и оставались во дворе. Год назад они шли сюда с улыбками, а теперь стояли с красными от слез глазами. Из динамиков лилась классическая музыка. Школа была обтянута красными и белыми транспарантами, на которых детским почерком выведены имена пострадавших от терактов во всем мире. Здесь была Северная Ирландия, Ирак, Япония, Англия, Палестина, Никарагуа — и еще много стран, в которых детские жизни стали разменной монетой в борьбе взрослых.
Потом из спортзала раздался крик. Потом еще один. Потом кричать стал весь зал. Глухо, протяжно — так, как кричат люди, потерявшие все, что у них было. Находиться в зале было невозможно. Но и во дворе от этого крика некуда было деться. А потом из динамиков раздался колокольный звон. На часах было ровно 9.15. В это время год назад в школе началась последняя линейка.
Во дворе школы епископ Ставропольский и Владикавказский Феофан начал панихиду. Это, по всей видимости, было неплановое мероприятие, потому что из динамиков продолжала звучать католическая "Ave Maria", которая заглушала и голос епископа, и церковный хор. Недалеко от епископа стояла, опустив голову, мама погибшей школьницы Марина Цой. Мимо нее как тень прошла Рита Сидакова, у которой тоже погибла единственная дочь. И Эмма Бетрозова, потерявшая мужа и двоих сыновей, прошла мимо, глядя перед собой невидящими глазами. И пожилая Валентина Смирнова, которую вывели под руки, потому что она не могла идти. Эта женщина во время войны в Чечне потеряла дочь и бежала из Чечни с двумя внучками. Ее внучки погибли в спортзале. "Не сберегла, опять туда вернулись!" — кричала она.
— Господи, за что?! — раздавалось из зала.Священнослужители пели о невинно убиенных. О тех, чьи фотографии смотрели на нас из огромных окон спортивного зала.
Старая женщина шла по двору и громко причитала по-осетински. О том, что в доме лежат игрушки ее внучки, а внучки нет. О том, что стены в ее доме пустые. И о том, что она не должна была пускать свою девочку в школу 1 сентября. Она будто только сейчас поняла, что внучки больше нет. Те, кто это слышал, плакали.
Не плакал Игорь Козырев. Он стоял рядом со мной и смотрел на школу. Так, как будто хотел запомнить ее навсегда. У него в заложниках были жена и двое сыновей. Жена и старший сын выжили. Младший — Ахшар — погиб. Игорь не мог его опознать, потому что ребенок сгорел. И Игорь стал первым, кто получил извещение из Ростова — о том, что его ребенок опознан по ДНК. Сейчас он смотрел на выходящих из зала женщин с черными лицами и говорил о том, что если бы потерял всех троих, он не стал бы жить. А еще он говорил о том, кто виноват: "Власти виноваты. Спецслужбы. Разведка. Те, кто допустил этот кошмар. Те, кто нам не давал самим спасать своих детей. Те, кто стрелял по нашим детям. Кто их сжигал".
И Борис Ильин тоже не плакал. Он растерянно ходил по двору и спрашивал у знакомых, не видел ли кто-нибудь его внучку Зарину Норматову. Сначала я не знала, что думать. Я хорошо помнила это имя: Зарина Норматова похоронена на новом Бесланском кладбище рядом со своей мамой и братом. Но Борис сказал, что несколько бывших заложниц уверяли его — девочка выбежала из школы вместе с ними и добежала до спасателей. "Я ее только частично опознал,— говорит Борис,— по волосам. Она вся сгоревшая была, вся, вся. Только затылочная часть и волосы сохранились. А все остальное... Это нельзя было опознать. Но волосы были ее — так мне показалось. А потом приехали родственники — говорят, что не она".
— Вы думаете, так все закончится? — неожиданно спрашивает он, кивая на плачущих женщин.— Еще будут вскрывать могилы. Многие не верят, что своих детей похоронили. Не верят, что увиденное в морге были их дети. В апреле могилы уже вскрывали. Брали ногти, волосы — то, что осталось,— и отправляли на ДНК в Германию. Потому что нашим не верят. Уж больно за короткие сроки людей опознали. Я-то самым последним получил результаты на Заринку. Но я тоже не верю. Хоть ее одну мне бы оставили...
В это время у школы раздается истеричный крик. Одна из матерей бросается на директора школы #1 Лидию Цалиеву, которая, несмотря на неприязнь земляков, решила прийти в этот день к школе. Еще несколько женщин тоже бросаются к директору. Их оттаскивают, а саму Цалиеву рослые охранники уводят со двора. Одна из матерей теряет сознание — ее уносят на руках.
В толпе говорят, что директору Цалиевой в этой школе не место. Что правильно ее прогнали. В Беслане ее считают чуть ли не пособницей террористов.
— А зачем ей идти было сюда? — говорит Борис Ильин о директоре.— Не понимает, что ее здесь ждет? Все знают, что она деньги брала. Наша Заринка тестирование в этой школе не прошла, потому что школа элитная считалась. Я хотел ее в другую школу, да мой брат настоял. Заплатили деньги и отдали ее в эту школу. Люди это знают, вот и говорят: раз за деньги туда брали детей, значит, за деньги все что угодно могли сделать.
Я думаю, что директор Цалиева выбрана объектом всеобщей неприязни по той же причине, по которой все надписи, обвиняющие власти и президента, в спортивном зале и на школе закрашены, а оставлена только одна: "Лида, ты оборотень". Кто-то очень вовремя понял, что этим людям нужны виновные. Но до сих пор виновных, кроме Нурпаши Кулаева, нет.