Свой собственный зал, который все знают как Зал Чайковского, Московская филармония получила не сразу — это произошло в 1940 году. Дальнейшей экспансии пришлось ждать гораздо дольше. Только в последние 15 лет Филармония сначала обустроила при Зале Чайковского маленький Камерный зал на 100 мест, а затем успешно освоила огромный комплекс на окраине Москвы: концертная жизнь, как это когда-то и задумывалось, снова стала децентрализованной.
Фото: Из архива Московской Филармонии
Фото: Из архива Московской Филармонии
Первые концерты Московская филармония проводила на тех площадках, которые были привычны для столичной концертной жизни еще с конца позапрошлого века: в Большом и Малом залах Московской консерватории, а также в Колонном зале ставшего Домом союзов Благородного собрания. Со временем к ним добавились Бетховенский зал Большого театра и концертный зал бывшей усадьбы Коншина (Дома ученых), а также множество постоянных и временных сцен в рабочих клубах, новосозданных домах культуры и даже парках. К 1937 году десять таких площадок, включая легендарный ДК имени Горбунова, Центральный дом культуры железнодорожников и мельниковский ДК имени Русакова, получили даже официальный статус районных концертных залов Московской государственной филармонии. Но у всех этих залов были другие собственники. В 1930-е это уже не создавало таких коллизий, как в 1920-е, когда фактическим хозяином Большого зала консерватории был кинотеатр «Колосс». И все-таки вопрос о наделении Филармонии собственным зданием, которое могло бы разместить и концертную площадку, и административную штаб-квартиру, поднимался неоднократно.
В том же 1922 году, когда Филармония дала свой первый концерт, на карте Москвы появилось новое театральное название — Театр имени Мейерхольда (ТиМ; позднее — ГосТиМ). Возглавляемый великим режиссером театр располагался в здании на Триумфальной площади, которое выглядело на тот момент порядком диковинно — вроде ярмарочных павильонов конца XIX века. Его в 1902 году возвел для кафешантанной антрепризы Шарля Омона архитектор Модест Дурнов, человек, который остался в истории Серебряного века благодаря Бальмонту, снабдившему свою книгу «Будем как солнце» посвящением: «Модесту Дурнову, художнику, создавшему поэму из своей жизни». Театр на Триумфальной, однако, оказался той еще «поэмой»: газеты писали (и, судя по фотографиям, совершенно справедливо), что он «своей пошлостью вызывает гадливое чувство во всяком мало-мальски художественно развитом человеке».
На этой-то сцене и появились все великие мейерхольдовские спектакли 1920-х, но режиссер все это время мечтал о принципиально революционном здании, которое опрокинуло бы все устоявшиеся стереотипы относительно того, как должна строиться встреча публики с театральным зрелищем. В начале 1930-х эти мечты начали обретать форму: вместе с молодыми архитекторами Михаилом Бархиным и Сергеем Вахтанговым (сыном Евгения Вахтангова) Мейерхольд стал подбирать архитектурно-инженерное выражение для своих замыслов. Никакого портала между зрительным залом и коробкой сцены, никаких выстроившихся по вертикали лож: зал должен был образовывать в плане огромный эллипс с двумя круглыми сценами, к которым на манер древнегреческого театра спускались бы ряды зрительских мест. Но проект Бархина и Вахтангова, отчетливо конструктивистский и по своему технологическому посылу, и по решению общего облика здания, к началу 1930-х уже плохо вписывался в официальную эстетику. Учитывая градостроительную роль будущего ГосТиМа (здание должно было выйти вторым фасадом на государственно-парадную улицу Горького), Моссовет провел закрытый конкурс на решение фасадов уже строящегося к тому моменту здания, в котором приняли участие Андрей Буров, Георгий Гольц, Илья Голосов, потом поручил ту же задачу Алексею Щусеву — но все безрезультатно. Мейерхольд был репрессирован и погиб, недоделанное здание оказалось бесхозным.
Фото: wikipedia.org
Фото: wikipedia.org
К 1940 году, когда страна должна была пышно отпраздновать 100-летие со дня рождения Чайковского, здание решили передать Московской филармонии, назвав новый зал именем композитора. Его архитектурную судьбу окончательно решил Дмитрий Чечулин, примиривший в своем проекте множество высказанных ранее идей. Эллиптический мейерхольдовский зал с амфитеатром превратился в концертное пространство, выходящий на площадь торжественный портик с десятью пилонами намекал на конструктивистский проект Георгия Гольца, а «решетчатый» орнамент в облицовке фасада — на проект Ильи Голосова.
Композиция главного фасада так и осталась резко необычной, непохожей на ходовые решения сталинского классицизма. Но архитектор при необходимости мог указать недовольным на самый что ни на есть почтенный образец: устройство этого фасада (открытая галерея снизу, глухой и гладкий объем сверху) воспроизводит венецианский Дворец дожей. Для непонятливых это сходство подчеркивали пресловутый орнамент, скопированный с венецианского первоисточника, и «ренессансный» декор — к 100-летию Филармонии все это тщательно отреставрировано, как и публичные интерьеры здания, и украшающие фасад первоначальные горельефы с изображением музицирующих представителей народов СССР.
В 2014 году Филармония получила в свое распоряжение еще одну достопримечательную постройку, относящуюся к совсем другому времени,— образец позднесоветского архитектурного модернизма брежневских времен. Это здание на юго-западе Москвы появилось в 1980 году как Культурный центр Олимпийской деревни — исполнив эту роль, оно потом три с лишним десятка лет использовалось с разной степенью толковости, успев побывать и залом Росконцерта, и Музыкальным театром под управлением Владимира Назарова (2002–2014). После реставрации в комплексе, названном «Филармония-2», появились залы под самые разные нужды, приличествующие концертному учреждению XXI века (включая Игровой зал и Виртуальный зал), но сохранилось суровое богатство внутренней отделки с флорентийскими мозаиками на олимпийские темы. А главный зал на 1 тыс. мест с улучшенной под руководством лучших мировых специалистов акустикой получил новое имя — теперь у Филармонии есть не только Зал Чайковского, но и Зал Рахманинова.