Прошло уже больше года после истории с увольнением Ивана Сафронова из “Ъ”. С ним тогда ушел весь отдел политики, но именно его уход был для “Ъ” еще и семейным делом: здесь до своей гибели в 2007 году работал его отец, а сын пришел на его место. Как и у любого сильного журналиста, у него бывали ситуации, выходить из которых было непросто и ему, и редакции — не одна и не две. Но то, что он делал для редакции как боевая единица, невозможно переоценить. Особенно это ясно через год после его увольнения — через год, за который стало понятно, что заменить Сафронова невозможно.
Заявление в поддержку Ивана Сафронова
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ / купить фото
У него есть качество, без которых наша работа невозможна: зажигаться. Каждый день стремиться открыть перед собой новые двери, расширить круг источников, выяснить то, чего пока больше не знает никто, не задумываясь о том, цел ли будешь, если зайдешь по этой дороге дальше некоторого невидимого, но всегда существующего предела. Так могут далеко не все. Но сафроновский боевой клич, наполненный веселой гордостью и неиссякающим интересом ко всему, с чем он работал — «Старик, это будет о...нная заметка!» — день за днем будил боевой дух редакции, напоминал, зачем несколько сот человек снова собрались вместе и включили мониторы. Сафронов может быть неудобным. Но удобные люди не пишут о...нных заметок. А не ошибается только тот, кто ничего не делает.
Поверить в обвинение в госизмене в отношении Сафронова — примерно как поверить в то, что завтра Земля налетит на небесную ось.
Любой, кто хоть чуть-чуть в курсе, как это — каждый день работать с военными, поймет, почему это так. Такое общение будет просто невозможно без особого умонастроения. Без него тебя просто не признают своим, и ты будешь до бесконечности работать с пресс-релизами. Это умонастроение отличается от обычного умонастроения в «уникальных журналистских коллективах». Для его точного описания трудно найти слова, потому что те, что приходят в голову, полны пафоса, а пафос тут вообще ни при чем. Наверно, журналисты, работающие с военными, сами становятся немного военными. А военные не изменяют.
Но дело, как это почти всегда и бывает в таких ситуациях, увы, складывающихся все чаще, не только в Сафронове.
И вот в этом, конечном счете, вообще не важно, работал ли он в “Ъ” и перешел ли на службу в «Роскосмос». Потому что это история не только про него, а про всех, чья работа в России связана с производством текста. Будь то журналист, советник главы корпорации, адвокат, блогер, школьный учитель.
Траектория проста: если твой текст интересен, он привлекает внимание. Среди его читателей могут быть аналитики администрации президента, а могут быть и иностранцы. Современный мир устроен таким образом, что вступить в прямую коммуникацию с автором можно в три движения пальца. Практически каждый, кто работает с темами, представляющими публичный интерес, сталкивался с вниманием из-за рубежа: ученых зовут на семинары, учителей — в международные программы, журналистов — на ужин в посольство.
Все это часть нормальной работы с информацией, представляющей общественный интерес. Ее сбор регламентирован национальными законами, которые, к сожалению, мало кто читал. Где стоит продолжать общаться, а где пора прекратить, каждый решает сам, полагаясь на интуицию и здравый смысл. Долгое время было принято считать, что при этом необязательно каждый раз думать о человеке в полицейской форме, сканирующем ваш паспорт при входе в иностранное посольство, и соотносить эту рутинную манипуляцию с перспективой отправиться за решетку. Но в любой момент могли сработать датчики, приводящие в движение систему, частью которой иногда становятся оперативники у подъезда.
Не думать об этом было, возможно, роскошью. Эта роскошь была, например, недоступна в Советском Союзе. И наивно сейчас восклицать, что никто не предупреждал нас о частичном возвращении в Советский Союз. Удивиться тут может только тот, кто не то, что не работал с информацией, а был даже каким-то невероятным образом полностью от нее изолирован последние лет двадцать. Факт остается фактом: заподозрить в неуместных контактах с иностранцами снова можно любого гражданина России, который хоть раз такие контакты имел. Все, что для этого нужно — чей-то ситуативный интерес. Если это коснется вас, вы едва ли узнаете, чей именно. Когда этот интерес приведет к восьмичасовому обыску у вас дома, вам точно будет не до этого.
Мрак в том, что мы сами не заметили, как дожили до момента, когда в такой ситуации может оказаться каждый.
Госкорпорация, в которую перешел на работу Иван Сафронов, пока ограничилась сообщением о том, что он не имел доступа к гостайне. Корпорация журналистов, которую Иван формально покинул, известна солидарностью, которая иногда позволяет отбивать своих. Особенно если находится высокопоставленное лицо, которое приходит к выводу, что энтузиазм очередного силового ведомства немного ни к селу ни к городу, когда надо бы демонстрировать общенациональный консенсус. С другой стороны, результаты недавнего голосования могут убедить многих в том, что консенсус на месте. Ограничитель для этой машины на самом деле всегда был и остается только один — мы сами.