О том, как после 18 лет жизни врозь белорусы из западных и восточных регионов заново учились жить вместе, «Огоньку» рассказала жительница довоенного Бреста.
Таисия Михайловна Павловская помнит любимый Брест еще довоенным
Фото: Из личного архива
Таисия Михайловна Павловская помнит любимый Брест еще довоенным
Фото: Из личного архива
— Картинка приятнее, чем 80 лет назад,— признается моя собеседница.— Тогда Брест и городом-то было трудно назвать. Скорее большая еврейская деревня с деревянными тротуарами, а вместо автомобилей по мощеным дорогам цокали лошади с пролетками. Мрачноватое, скажем прямо, было место.
Павловская — одна из немногих, кто помнит Брест до войны. Ее семья переехала из восточной части страны в западную в 1940-м. Работать и служить сюда отправляли лишь тех, кто успел доказать свою преданность и пользу партии. Отец Таисии Михайловны как раз был таким: в сентябре 1939-го он, оставив дома жену с четырьмя детьми, пошел служить фуражиром в кавалерийский полк, который участвовал в освобождении Западной Белоруссии.
— А уже в октябре папу назначили директором гортопа (городского отопительного отдела.— «О») в Бресте. Должность высокая, но незавидная — из-за войны и смены власти к зимнему сезону город подходил без дров и угля. Нужно было искать поставщиков, налаживать связи в районах, продумывать логистику. Народ попросту замерзал, но папе как-то удалось выйти из положения. Жизнь потихоньку входила в колею. Через год отец забрал нас к себе. Мы заняли первый этаж дома номер 8 на улице Чкалова. Кажется, до 39-го года она называлась в честь Юзефа Пилсудского. На втором этаже жил завгоротделом образования. Напротив — в 7-м доме обитал Сергей Иванович Сикорский с семьей, будущий прославленный партизан, Герой Советского Союза. Но тогда все друг другу были просто соседями.
В семье Павловских было четверо детей: старшая Аня по приезде пошла в 9-й класс, брат Лэр — в 4-й, Тася — в 3-й, а маленькому Олежке исполнился всего год.
— Мы ходили в третью школу на улице Ленина. Классы были переполнены — вместе учились белорусы, русские, евреи, поляки. Впрочем, нельзя сказать, что там царила атмосфера межнационального дружелюбия. Нас, детей коммунистов, дразнили «советками» или «восточными». Но мы не обижались, а, наоборот, очень гордились!— вспоминает Таисия Михайловна.— Новой властью были довольны не все: случалось, местные избивали приезжих на улицах. Как-то в окно нашей гостиной влетел булыжник — разбилось двойное стекло. После этого во всех комнатах появились ставни. Другая семья, наверное, испугалась бы, но не мы.
Павловских закалил 1937-й, когда они жили еще под Витебском. Глава семейства Михаил шустро подымался по карьерной лестнице — из крестьянских детей вышел в председатели колхоза «Красный Октябрь», учился в университете в Ленинграде, потом возглавил одну из первых МТС в области. Образованная красавица-жена из дворян, подрастали дети. Все складывалось даже слишком гладко — до момента, когда в почтовом ящике обнаружилось письмо от старшего брата, белогвардейского офицера, эмигрировавшего в Германию.
— Папа даже открыть его не успел, думал утром отнести в НКВД, но на рассвете его арестовали. Нас объявили врагами народа, из дома вышвырнули. Никто не хотел дружить с дочерью «предателя», в школе с первой парты меня пересадили на последнюю, дразнили. Спас случай: в то время под Витебском шли военные учения под командованием Климента Ворошилова. Как ни странно, наркома обороны СССР поселили именно в наш дом, а маме даже позволили работать на кухне за остатки еды: видимо, троих детей пожалели. И надо же — Ворошилов как-то после ужина спросил уходящую домой печальную женщину, в чем дело, мама рассказала о папе. Через два месяца его освободили. После этого вера отца в партию стала непоколебимой.
Самые яркие довоенные воспоминания Таисии Михайловны о Бресте — праздники. Скажем, День Октябрьской революции, когда всем детям давали бесплатные подарки в школе. А вот на Новый год такое не распространялось — эта советская традиция придет сюда после войны, тогда же западники на дореволюционный манер отмечали лишь Рождество.
— Еще в память врезался Первомай 41-го. В Брест приехала большая немецкая делегация. Военный парад наших войск и демонстрацию рабочих они смотрели с трибун вместе с первыми лицами города и области. Отец был среди них, мы с мамой стояли внизу — прямо под ними. Спустя годы, вспоминая тот день, поражаюсь беспечности наших: они ведь даже не догадались найти переводчика из своих. Все переговоры вел переводчик с немецкой стороны, поэтому все, о чем гости болтали меж собой, наши не понимали. Зато мама немецкий знала и пришла в ужас от того, что слышала во время парада. Делегаты из «дружественной» Германии, посмеиваясь, обсуждали, как вскоре по улицам Бреста будут маршировать их солдаты. Вечером дома случился скандал. Мать в ужасе говорила, что нужно уехать из города, а отец в ответ качал головой и просил не выдумывать. Преданный коммунист, он свято верил, что партия ошибаться не может: дорогая женушка, мол, ты что-то напутала, у нас мирный договор, бояться нечего. А ведь на границе уже ловили перебежчиков из немцев и поляков, которые предупреждали о дате начала войны, ползли слухи. Атмосфера накалялась, но мы жили обычной жизнью,— вспоминает Павловская.— В свой единственный выходной — воскресенье — отец обычно ездил на рыбалку. По вечерам в субботу иногда водил маму в театр. Так было и 21 июня. Только после спектакля они вернулись домой не вдохновленными, а встревоженными. Мать доказывала: «Миша, в театре полно переодетых немцев! Неужели ты не видел?» Папа стоял на своем: «показалось», «не может быть». А уже на рассвете угол нашего дома зацепила бомба…
Мнение о поляках, живших в Бресте до начала Великой Отечественной, у Таисии Павловской сложилось двоякое. Дело в том, что отцу как директору полагались секретарь и водитель: по стечению обстоятельств девушка Лёдя и парень Жорж оказались из ближайших соседей.
— Водитель был добрейшей души человек: мы с ним сразу все подружились. Помню, мама заказала туфли в мастерской, и он должен был их забрать. Жорж привез покупку и, восхитившись, признался: «Вот бы моей невесте такие!». Мама не растерялась: «Какой размер? 37-й? Бери!» Мы его воспринимали как родного. Неудивительно, что после прихода немцев парень нас отыскал и помогал какое-то время. А вот секретарша Лёдя на второй день войны привела к дому оккупантов. Лерик, старший брат, сидел в кустах и видел, как они выбили дверь и застрелили пса.
— Брест немцы взяли без боя. Крепость сражалась, там каждый сантиметр полит кровью. Но она стояла особняком. В город же оккупанты вошли, как к себе домой. Почему? Я считаю, что были предатели, готовые пособить врагу. Иначе как объяснить, что за пару дней до вторжения у отца забрали пистолет якобы на переучет? Или почему ни один советский самолет из аэродрома в Кобрине (45 км от Бреста), так и не поднялся в воздух на рассвете 22-го? Потом выяснилось: летчики бросились по машинам, а горючего в баках не оказалось — кто-то слил,— восстанавливает ход событий женщина.— Но картина сложилась не сразу, спустя годы. Тогда никто до конца не осознавал, что происходит.
Есть в центре Бреста красивый ухоженный парк в честь Первого мая. Эстрада, аттракционы, летние кафе — все в лучших традициях.
— Он был популярен и до войны. Там показывали кино, устраивали танцы,— говорит Таисия Михайловна.— Только вот немцы превратили место отдыха во временное кладбище: закапывали там своих, а потом вывозили их домой на поездах — вокзал-то рядом. Сбивали большие деревянные ящики — внутрь по три гроба — и опускали по несколько штук в могилу. Сверху писали не имена, а номера, чтобы не сбиться при отправке в Германию. Мы детьми бегали и считали, сколько их там. За ночь из крепости могли принести по 3–4 труппа, иногда ни одного. Сначала мы боялись подходить близко, а в один вечер осмелели — позамазывали цифры на табличках и поверх написали другие. Это была наша маленькая месть врагам. Или еще случай. Рядом на улице Левоневского стояла полевая немецкая кухня. Дети крутились в надежде получить остатки, иногда и правда перепадало похлебки какой-нибудь. Но ровно до того момента, как мы сговорились и принесли на кухню по щепотке соли из дома: сложили вместе и вышла неплохая горсть. Повар отвернулся, мы ее в суп. Получайте, поганые фашисты! Эта проделка могла стоить нам жизни, но уж очень хотелось хоть как-то им насолить…
Месяц Павловские жили в оккупированном Бресте, а потом ушли. Отец — в лес организовывать партизанское движение, мать с детьми скрывалась по деревням. На них, как коммунистов, немцы объявили охоту в первые же часы войны. Были списки тех, кого планировали ликвидировать немедленно. Сделать это было не сложно, ведь того же Павловского с семьей хорошо знали с первомайской демонстрации.
— Что было потом? Родителей, Аню и Олега оккупанты все-таки выследили и расстреляли осенью 42-го. А мы с Лериком попали к партизанам: подрывали поезда, жили в землянках, бегали связными между отрядами. Пока однажды на аэродроме меня не встретил тот самый Сикорский из 7-го дома — только уже не дядя Сережа, папа одноклассницы Вальки, а командир Брестского партизанского соединения. Узнав про родителей, отправил на большую землю — в Москву. Потом была жизнь у родственников в Саратове и 20 лет на Дальнем Востоке. Я, кстати, сама туда попросилась после медколледжа — хотелось жить как можно дальше от границы,— признается Таисия Михайловна. И неожиданно добавляет:— Хотя какой в этом был смысл, если каждое лето я возвращалась в Брест? К товарищам-партизанам, к довоенным знакомым, на могилу к родителям… Теперь снова вот здесь живу. Правда, дети зовут в Минск, Москву, даже в Финляндию. Но это не для меня! Такая, видно, судьба — быть «восточной» в самом западном городе.