За десятилетия существования ядерного оружия о нем сказано много плохого. Действительно, в середине ХХ века впервые в истории человечества было создано средство противостояния, способное в случае масштабного применения уничтожить весь мир. Что это означает на практике — можно спорить. Убежденные пацифисты пугают фатальными последствиями использования «немирного атома». Реалисты говорят, что он, напротив, именно по причине своей фатальности служит отрезвляющим фактором, способом избежать войны.
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Это бесконечный диспут. Но технический прогресс не остановить. Все, что основано на физических законах, рано или поздно будет открыто и создано. А все, что открыто и создано с момента изобретения каменного топора и колеса, неизбежно становится и инструментом войны — такова человеческая природа. И обуздать ее можно лишь одним способом — пониманием неизбежности ответа и возмездия, недопущением того, чтобы обретение технологического преимущества в какой-либо сфере толкало кого-то к попыткам воспользоваться этим преимуществом.
16 июля 1945 года, за день до открытия Потсдамской конференции, на которой главы держав-победительниц решали судьбы послевоенной Европы и мира, на полигоне в штате Нью-Мексико (США) произвели первое в истории испытание атомного оружия. 24 июля американский президент Гарри Трумэн как будто невзначай сказал Иосифу Сталину о наличии у Соединенных Штатов бомбы необыкновенной разрушительной силы. Сталин никак не отреагировал на неожиданную информацию, так что Трумэн и присутствовавший при этом Уинстон Черчилль даже предположили, что генералиссимус не понял, о чем идет речь.
Сталин, однако, прекрасно знал о существовании Манхэттенского проекта, и у него не было сомнений, зачем американский визави сообщил об успехе. Президент поднимал ставки в ожесточенном торге за новое мироустройство. Вернувшись с заседания, Сталин поручил резко ускорить советские работы по созданию аналогичного «изделия». Через две недели секрет Трумэна узнали все — Соединенные Штаты сбросили атомную бомбу на Хиросиму.
С того момента и до сих пор история ядерного оружия — это летопись гонки за балансом, паритетом, который необходим для сохранения стратегической стабильности. Сам термин «стратегическая стабильность» — понятие относительно недавнее. Он появился в Договоре между СССР и США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (1987 год) и в Договоре СНВ-1 (1991 год). А 1 июня 1990 года руководители двух стран подписали специальное совместное заявление относительно будущих переговоров по ядерным и космическим вооружениям и по дальнейшему укреплению стратегической стабильности.
Однако 30 лет назад понятие было лишь зафиксировано официально, сама же разработка такого подхода началась намного раньше — в трудах американских военных теоретиков 1950-х годов, а затем в процессе советско-американского диалога по проблемам ограничения ядерных вооружений. Путь был долгим и извилистым, через обострения и кризисы, наиболее опасным из которых стало противостояние вокруг Кубы осенью 1962 года. Тогда две сверхдержавы близко подошли к черте, за которой был реальный риск обмена ядерными ударами. И у военно-политического руководства обеих стран хватило здравого смысла и здорового чувства самосохранения, чтобы понять: необходимы правила поведения в этой сфере, которые гарантировали бы снижение рисков противостояния до допустимого уровня. Речь шла не о прекращении соперничества или признании чьей-то правоты, но о гарантии выживания оппонентов, а заодно и всего человечества.
Размышления над тем, как оптимальным образом обеспечить мир, привели к серьезным умозаключениям, в частности — к выводу о взаимосвязи наступательных и оборонительных систем, о важности взаимной уязвимости как гаранта неприменения силы. Появился устрашающе звучащий, но на практике эффективно сдерживающий военные поползновения принцип «гарантированного взаимного уничтожения».
Выдающийся советский физик и общественный деятель Андрей Сахаров, который внес большой вклад в создание и совершенствование ядерного оружия, 50 лет назад в статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» обращал внимание на опасность «очень большого различия технико-экономических потенциалов двух противостоящих друг другу противников». «В этом случае более сильная сторона,— писал академик,— создав систему противоракетной обороны с многократным запасом прочности, имеет соблазн попытаться навсегда избавиться от опасного неустойчивого равновесия — пойти на превентивную авантюру, затратив часть своего потенциала атаки на уничтожение большей части ракетных стартовых позиций противника и рассчитывая на безнаказанность на последней ступени эскалации, то есть при уничтожении городов и промышленности противника».
«К счастью для стабильности мира,— продолжал Сахаров,— различие технико-экономических потенциалов СССР и США не настолько велико, чтобы для одной из этих сторон такая "превентивная агрессия" не была бы связана с почти неминуемым риском ответного сокрушительного удара, и это положение не изменится при расширении гонки вооружений на строительство систем ПРО. По мнению многих, разделяемому автором, дипломатическое оформление этой взаимопонимаемой ситуации (например, в виде договора о моратории строительства ПРО) было бы полезной демонстрацией желания США и СССР сохранить статус-кво и не расширять гонку вооружений на безумно дорогие противоракетные системы, демонстрацией желания сотрудничать, а не воевать».
У Сахарова имелись существенные расхождения с советской властью по вопросам устройства государства и общества (упомянутая статья тогда была опубликована в самиздате и за границей), но по части ПРО его мнение совпало с позицией военно-политического руководства страны. В начале 1970-х годов (1972 и 1974 годы) достигнуты договоренности между СССР и США по ограничению стратегической противоракетной обороны (ПРО), то есть средства защиты от ракетно-ядерного нападения. Они оформили общие подходы к обеспечению военно-стратегического равновесия между двумя сверхдержавами. В последующие полтора десятилетия вплоть до формального окончания холодной войны советско-американские отношения прошли разные фазы, включая крайне неприятные обострения и лишенное смысла накапливание гигантских ядерных арсеналов. Тем не менее осознание необходимости придерживаться основополагающих принципов стратегической стабильности сохранялось и позволяло удержать противостояние в неприятных, опасных, но все же не чреватых катастрофой рамках. Видный российский ученый в сфере международной безопасности Алексей Арбатов дал в одной из работ емкое определение стратегической стабильности эпохи холодной войны: «Устойчивость стратегического ядерного равновесия, которое сохраняется в течение длительного периода времени, несмотря на влияние дестабилизирующих факторов».
Конец холодной войны был встречен с ликованием — мир, как казалось тогда, навсегда избавляется от страха перед ядерным уничтожением. Радость, однако, оказалась преждевременной. Наверное, не обязательно пересказывать всю недавнюю историю — хронику того, как не проясненные до конца, не зафиксированные в юридически обязывающем документе отношения между прежними главными соперниками привели к нарастанию недовольства, подозрительности, а потом и утрате взаимного доверия. Существенно одно: распад СССР и период острых проблем, в которые на годы погрузилась Россия, создали у США и Запада ощущение, что необходимости в балансе уже нет, а правила поведения и механизмы взаимного ограничения, тщательно выстраивавшиеся в 1960–1980-е годы, больше не нужны. Такое мировоззрение привело к многочисленным односторонним шагам, но определяющим было решение администрации США в 2002 году выйти из Договора о противоракетной обороне, того самого, с которого и началось практическое утверждение принципов стратегической стабильности.
Чем руководствовались американские стратеги, совершая такой шаг, в общем не имеет значения. Было ли это стремление к полноценному военному господству в мире, желание «упростить» ситуацию, дабы избавиться от лишних «сдержек и противовесов» и обеспечить себе на всякий случай свободу рук, или даже уступка военно-промышленному комплексу, заинтересованному в новых масштабных проектах,— неважно. Вся дальнейшая аргументация (и без того сомнительная) — о том, что система направлена не против России, а только против Ирана и КНДР, что технология ПРО несовершенна и дорогостояща, и неизвестно, что и когда из нее получится, что российский ядерный арсенал как минимум еще пару десятилетий сохранит возможность преодолевать любую американскую систему защиты — не могла отменить основной концептуальной перемены. Был декларирован отказ от того самого принципа стратегической стабильности, взаимной уязвимости как своеобразной основы доверия, который стал результатом кризисов на первых фазах холодной войны. И обеспечил управляемость отношений на поздних ее фазах.
В XXI веке международная система скользит к хаосу. Тому много причин как объективного, так и субъективного характера. Но все усугубляется легкомыслием и безответственностью тех, кто счел себя победителями в холодной войне и посчитал возможным действовать без оглядки не только на интересы других важных игроков, но, что много хуже, на базовые принципы международных отношений. Отказ от баланса как необходимости привел к эрозии всей глобальной системы безопасности. Возвращение к этому постулату — непременное условие создания новой устойчивой модификации стратегической стабильности.
Предстоящий мир 2020-х годов, конечно, кардинально отличается от мира 1960-х. Наполнение понятия стратегической стабильности меняется, это было тогда, будет и теперь. Например, по мере технологических изменений трансформировалось соотношение таких понятий, как «стабильность» и «равновесие». Если до 1970-х годов они отражали по сути одно и то же состояние соотношения стратегических сил между СССР и США, то с началом массового перехода от моноблочных ракет к носителям с разделяющимися головными частями с индивидуальным наведением эти понятия стали расходиться в своем значении. «Равновесие» отражало скорее количественные параметры ядерной сферы, «стабильность» же — качественную характеристику. Равновесие может быть устойчивым или неустойчивым и т. д.
Сегодня помимо технологических изменений добавляются и другие факторы, в частности — распространение ядерного оружия, совершенствование Китаем своих арсеналов, значительное усложнение общей картины. (О желательности разработки пяти-шестисторонних моделей стратегической стабильности писал, например, такой видный специалист в сфере безопасности как академик Андрей Кокошин). Однако Россия и США остаются ядерными супердержавами, сохраняющими значительным отрыв от всех остальных. И именно их отношения по-прежнему определяют, что будет происходить в ракетно-ядерной сфере. Москве и Вашингтону необходимо закрепление баланса и восстановление хотя бы базового доверия. Ситуация конца ХХ—начала XXI века, когда убаюкивающая риторика всеобщего блага и безопасности скрывала растущий военно-политический дисбаланс в пользу Запада, сильно подточила сами основы стратегического доверия и стабильности.
Серия доктринальных документов, выпущенных администрацией Соединенных Штатов в декабре 2017—феврале 2018 года (стратегия национальной безопасности, национальная оборонная стратегия, обзор ядерной политики) четко и ясно обозначает Россию в качестве стратегического соперника и объекта сдерживания. Не хочется жонглировать штампами, но что это еще, если не холодная война? Ну а раз мы вернулись в такое состояние и никто этого уже не скрывает, требуется подтверждение тех принципов и основ стратегической стабильности, что работали во второй половине ХХ века. Определение, которое приводит Алексей Арбатов, гласит, что «ситуация является стабильной, когда даже в кризисной ситуации у каждой из противостоящих сторон отсутствуют серьезные возможности и стимулы для нанесения первого ядерного удара». А это подразумевает наличие технических возможностей, которые сводят на нет даже теоретическое получение превосходства.
«Термоядерная война не может рассматриваться как продолжение политики военными средствами (по формуле Клаузевица), а является средством всемирного самоубийства»,— резюмировал Андрей Сахаров в упомянутой выше статье. В мире прекрасной утопии, где воцарятся добрая воля и разум, ядерному оружию, вероятно, не будет места. Но такой мир существует только в воображении неисправимых идеалистов. В мире реальном ядерное оружие, с того момента как в середине прошлого века была ликвидирована монополия на него и установился баланс, выполняет задачу ограничения амбиций и сдерживания воинственных устремлений. При всех издержках противостояния сдерживание работало в холодную войну.
Эффективное сдерживание ни в коей мере не означает безудержной гонки вооружений, более того — она ему противоречит. Знаменитый американский астроном и популяризатор науки Карл Саган в 1980-е годы сравнил советско-американское ядерное соревнование с противостоянием двух противников, каждый из которых стоит по пояс в бензине: один с тремя спичками, другой — с пятью. Бессмысленное накапливание арсеналов по принципу «моя кнопка больше» вело исключительно к истощению ресурсов. Видный отечественный исследователь военной экономики Виталий Шлыков, подробно изучавший гонку ядерных вооружений, писал: «Как советская, так и американская разведки, дав неадекватное объяснение взглядам потенциального противника на будущую войну и исказив причины, по которым противоположная сторона стремилась к увеличению своей военной мощи, подталкивали свои страны к совершенно излишней трате ресурсов на гонку вооружений, доведя ее в первой половине 1980-х годов до уровня "мобилизационной войны" с перспективой ее перерастания в войну "горячую" и мировую».
СССР за это, как известно, дорого поплатился. Впрочем, опыт того времени полезен хотя бы в одном смысле: Кремль выучил этот урок. Пока что удается избежать того, что подорвало советскую экономику,— ее системной милитаризации, когда «на войну» тратился не только официальный оборонный бюджет (сам по себе несопоставимый с сегодняшним по доле в общих расходах), но мобилизационная составляющая, распределенная по всей остальной экономике, намертво в нее встроенная. Ничего подобного в России нет.
А цель анонсирования президентом Путиным 1 марта новых вооружений — не дань «спортивному азарту», а демонстрация уже взятой планки, чтобы подчеркнуть нецелесообразность «соревнования» в этом «упражнении», сдержать, точнее — предотвратить гонку до ее старта.
Как замечает Сергей Караганов, напоминая о недавнем пагубном опыте, в конце ХХ века «временно ослабевшая Россия де-факто отказалась от политики сдерживания и балансирования». «И тут же получили результат — серию агрессий: в Югославии, Ираке, Ливии»,— добавляет он. Предельно важно сдерживание именно сейчас, когда на международной арене происходит сдвиг и перераспределение такого масштаба, который в доядерные времена почти непременно привел бы к большой войне. Но практически все потенциальные участники глобального конфликта обладают собственным потенциалом сдерживания, то есть ядерное оружие выступает гарантом мира и стратегической стабильности. Главное, чтобы ни у кого не появлялось соблазна и иллюзии неуязвимости.
Переломные эпохи несут повышенные опасности, но и создают запрос на новые договоренности — когда становится понятно, что прежние уже не работают, а риск растет. Тогда «нужно садиться за стол переговоров и вместе думать над обновленной, перспективной системой международной безопасности и устойчивого развития цивилизации», о чем говорил в завершение своего послания Путин. Мир (в смысле отсутствия войны) — это система само- и взаимных ограничений. В идеале она возникает «полюбовно», на основе разумного компромисса. Но на практике обычно как следствие понимания, что война а) слишком опасна, б) не ведет к желаемому результату. Незатейливые видеоматериалы Минобороны, которые использовал в качестве наглядного пособия Владимир Путин,— способ приблизить и закрепить такое понимание.