14 декабря — день, который в России принято посвящать конституционным мероприятиям. В 1825 году в этот день была предпринята неудачная попытка заставить публику присягнуть наследнику Константину и его жене Конституции. Крот истории роет медленно, но верно, и на днях очередная попытка оказалась успешной: 14 декабря народные избранники радостно присягнули спикеру Руслану и жене его Конституции. Правда, в обстановке большого сумбура — что к Сенатской площади, что к Большому Кремлевскому дворцу в равной степени применимо поэтическое описание "Народ галдел, народ зевал, едва ли сотый понимал, что делается тут". Как и в 1825 году, не обошлось без сложностей. Тогда от конституционных упражнений публику отговаривал граф М. А. Милорадович, а ныне в роли екатерининского орла выступил кадет М. Г. Астафьев. Правда, граф Милорадович, как кадровый военнослужащий, обладал зычным командным голосом и увещевал собравшуюся на Сенатской площади аудиторию без применения звукоусилительной аппаратуры, кадет же, как человек цивильный и не обладающий командирской глоткой, был вынужден усиливать свои аргументы посредством приобретенного в Североамериканских соединенных штатах портативного матюгальника. Зато кадет оказался гораздо удачливее графа: конституционалисты графа застрелили, а кадета — в результате общего смягчения нравов — и пальцем не тронули.
Смягчение нравов выразилось и в том, что если Николай Павлович внял увещеваниям князя Васильчикова и применил к конституционалистам артиллерийские аргументы, то Борис Николаевич дурным советчикам не внял и скрепя сердце принял участие во всеобщей присяге — хотя есть опасение, что тем различие и заканчивается. Николай Павлович обиделся на конституционалистов, всегда злобно именовал их не иначе, как mes amis de 14 decembre, и относился к ним очень плохо. Борис Николаевич, правда, не имеет привычки изъясняться по-французски, но, похоже, к "своим друзьям от 14 декабря" он относится совершенно в духе покойного императора. А незнание французского языка вряд ли мешает президенту печально констатировать глубокое отличие douce France от Великой России: "У французов шоколад, а у нас рассольник, у французов депутат, а у нас крамольник, у французов пепермент, а у нас сивушка, у французов парламент, а у нас ловушка".
14-го же декабря оправдались устойчиво связанные с этим днем песенные строки "кавалергарда век недолог": Е. Т. Гайдар закончил исполнение и. о. премьерских обязанностей, и в соответствии со следующей строкой "трубит труба, задернут полог" его сменил газотрубовик В. С. Черномырдин. Иные именуют его газонефтяным бароном, и похоже, что в жилах Виктора Степановича взаправду течет голубая кровь: иначе как феодально-дворянским происхождением трудно объяснить то невыразимое презрение, с которым предполагаемый барон говорит о лавках и лавочниках. Вероятно, высокородный премьер решил подражать Иоанну IV, который уличил Елизавету I, в том, что она подчиняется "торговым мужикам", и за то справедливо обозвал английскую королеву "пошлой девицей". Не исключено, впрочем, что хуля тех, кто собирался "опутать нашу державу лавками", В. С. Черномырдин желал подчеркнуть, как далек он от помещика Манилова, который мечтал "чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян". Поскольку мечтания премьера о расцвете изобилия и плодородия через подъем базовых отраслей уже вполне в духе помещика Манилова, желание хоть в вопросе о купцах от него дистанцироваться вполне понятно. Но сентенция "крест деревянный иль чугунный завещан нам в грядущей мгле" весьма актуальна не только для кавалергарда Е. Т. Гайдара, но, похоже, и для его преемников, равно как и для отечественного хозяйства en gros. Так что увлекательные обещания "проводить реформы не за счет обнищания народа" вызывают философическое возражение: "Не обещайте деве юной любови вечной на земле".