"Я обожаю любить"

Самый солнечный актер "Мастерской Петра Фоменко" в частности и Москвы в целом, Амбарцум Кабанян рассказал о детстве в Гаграх, о своем "ужасном" характере, о Петре Фоменко и о мечтах.

Амбарцум Кабанян родился 30 июля 1984 года. Выпускник мастерской Е. Каменьковича и Д. Крымова в ГИТИСе, актер театра "Мастерская Петра Фоменко". Занят в спектаклях: "Алиса в Зазеркалье" (Белый король, Грифон), "Гиганты горы" (Спицци), "Дар" (Чернышевский), "Египетская марка" (Мервис), "Моряки и шлюхи", "Последние свидания" (Виталий Мещерский), "Русский человек на rendez-vous" (Актер, Герр Карл Клюбер, Джиованни Батиста Розелли, Доктор, Критик висбаденский), "Сон в летнюю ночь" (Филострат, Робин Добрый Малый).

Все мои воспоминания о детстве связаны с природой. Где бы ни находился, вокруг всегда деревья, лес. Вот по этому я очень скучаю. Даже не по морю — по зелени. Сейчас у меня в квартире три пальмы, я по комнате своей не хожу, а пробираюсь. Мама меня спрашивает: "Зачем, зачем они тебе?" А я ей: "Ну конечно, ты сидишь среди деревьев и цветов. Мне тоже хочется, у меня на 17-м этаже даже птицы не летают".

Никто в моей семье не был связан с искусством. Разве что дядя — папин брат. Он окончил музыкальную школу, давал концерты. Его виолончель, кстати, до сих пор хранится у бабушки. И я ей уже сказал, что она моя. Еще мне досталась скрипка от дедушки. И кеманча. Инструмент, похожий на скрипку.

До решения поступать в ГИТИС я в театре ни разу не был. Просто захотелось "в люди". А люди — это кто? Те, которых показывают по телевизору. Знал только про ГИТИС. Про "Щуку", "Щепку" и МХАТ даже не слышал. Но у меня была полная уверенность, что я поступлю.

Евгений Каменькович долго меня убеждал: "Вы взрослый человек, парикмахер. Зачем вам все это нужно? Вас не научить, здесь 16-летние дети, которые умеют читать и писать по-русски. А вы — нет. Идите зарабатывайте деньги. Вы что, хотите стать нищим?" Да, я хотел. (Смеется.) А вообще, действительно, не понимал, куда иду. Маме просто сказал: "Еду в Москву. Меня там ждут".

Иллюзий по поводу учебы у меня не было. Я понимал, что это этап. И его нужно пройти. Первый год плакал каждый день. Мне хотелось со всеми дружить, а не получалось. После того как слетел с конкурса, какое-то время был вольнослушателем. Вот тогда со мной вообще мало кто работал. Я всем твердил, что хочу и могу играть. И слышал в ответ — "да не можешь!". Я на самом деле не мог.

Мне кажется, главное не то, сколько всего ты умеешь, а какой ты человек.

Конечно, в театре все знают, что я работал парикмахером. Иногда вызывают поправить прическу кому-то из актрис. Для меня это честь.

Мне часто говорили: "Ты красивый, что с тобой делать? Вышел на сцену, и уже сойдет". А мне-то хотелось играть. На втором курсе в ГИТИСе поставили спектакль "Вера и велосипед". Я сыграл дурачка Колю — нелепого, сутулого и смешного паренька в очках. Я доказал, что могу существовать на сцене. Спектакль, кстати, до сих пор идет. Седьмой год уже.

Мой первый серьезный спектакль — "Русский человек на rendez-vous". Малая сцена, камерный зал. Было безумно страшно, но не перед зрителем. Перед театром, его артистами и Каменьковичем. Он всем нас хвалил. Нельзя было подвести. К тому же когда репетировали, Петр Наумович был еще жив и периодически приглядывал за процессом. Мы постоянно были в напряжении — "Фома может прийти, Фома может слушать".

Каменькович — мой учитель по жизни. Он тонкий и добрый, хотя почти всегда кричит. (Смеется.) Я часто на него обижаюсь. Но при этом четко понимаю: лучше пусть кричит Каменькович, чем кто-то другой. У всех у нас случаются кризисы, когда думаешь — "я ничего не могу-не умею". Каменькович всегда может вытащить меня из такого состояния. Помню, мы играли "Русского человека", уже дали второй звонок, а я стою и понимаю, что пуст. Ноль в голове. Я бегом в кабинет: "Евгений Борисович, я не могу". — "Что не можешь?" — "На сцену выйти не могу. Я пуст". Как же он орал! "Да посмотри на себя! Стоишь в костюме! Поступил в театр! Что тебе еще нужно?" И меня "вштырило", как говорит Агуреева. Пошел и сыграл.

Друзья для меня те, с кем комфортно помолчать.

Это миф, что "Мастерская Фоменко" — закрытый театр. Хотя, конечно, круто, что я — часть мифа. Когда на пробы в кино приходим, слышим: "А, вы из фоменок, вас не отпускают на съемки". Кто это сказал? Фоменки никогда не пойдут в ерунде сниматься, вот это правда. Их не так Фома воспитал. А они — нас, соответственно.

Есть "язык Фомы", его почерк, эстетика. Мне все в ней нравится. Особенно то, что он безумно эротичен. Когда я посмотрел "Триптих", все штампы вроде "легкого дыхания" улетучились. Эта сцена Гали Тюниной с Кириллом на могильной плите. Это же ничего себе! Или "Улисс" Каменьковича. Что там, извините, легкого? А "Три сестры"... как это красиво, эти женщины. Полина Кутепова там ходит вся в черном, ее лица не видно, оно закрыто шляпой. Это же надо было так выстроить. Просто смотришь на ее рот (а только он и виден) — и все, улетаешь. А еще у Фоменко всегда сохранен автор, его спектакли — никогда не "по мотивам". Автор — главное.

Фоменко — музыкант. У него тонкий слух. Все выстроено от и до. Его спектакли — это музыка.

Помню, как мы показывали Петру Наумовичу кусочек из "Амфитриона" Жироду, в рамках "вечеров проб и ошибок". Получилось очень плохо, и он сказал: "Давайте просто почитаем". Я первый раз был у него в кабинете. Сижу по правую руку, боюсь даже смотреть на него. А так хочется. Подошла моя очередь читать. Слов не вижу — волнуюсь ужасно. Поднимаю глаза — Фома спит. Тлеет сигарета в руке. Нам стало смешно, а что делать, не знаем. Подставить пепельницу под сигарету? Уйти? Разбудить? И тут — внимание! — он не спал. Резко поднял голову и посмотрел на меня. Еще я ходил на репетиции "Театрального романа", чтобы смотреть на Фоменко. Он в основном много и долго молчал, все нервничали. Ничего не происходило. Но он мог в одну секунду подскочить и начать показывать что-то на сцене. И так это легко делать. Я был поражен.

Самая дорогая для меня роль — Чернышевский в "Даре". Эту роль я мысленно посвятил своему деду. Чернышевский любит своего ребенка. И мой дедушка обожал своих трех дочек.

Недавно себе сказал: "Амбарцум, вышел из театра и о театре больше не думаешь". Иначе можно сойти с ума, возненавидеть всех и вся. Я дома-то бываю пару часов, и эти часы нужно посвятить чему-то другому, а не работе над ролью.

Мне интересно попробовать себя во всех жанрах, сыграть все типажи и характеры. Люблю, когда режиссер старается изменить мою природу. Чтобы я сам себе задавал вопрос: "А почему на эту роль он взял меня, я же не подхожу". Вот так было с Юрой Титовым и его "Последними свиданиями" по Бунину. Он требовал, чтобы я убрал "величавость", изменил походку, взгляд. Даже голос требовал убрать. Я сопротивлялся, конечно, но все равно был счастлив.

Снялся недавно в коротком метре. Название — "С днем рождения, Роза". Снимали на улицах Нью-Йорка — я, Ирене Мускара, Леша Кузьмин-Тарасов и его супруга Анна Колчина. Было очень страшно. Все — life и все — сами. Я играю тетку. Для меня это вторая роль в кино. Первая — крохотная, но интересная — была в "Метаморфозисе" Львовой и Тарамаева.

Я не делю роли на главные и второстепенные. Важно, кто больше времени провел на сцене, так что ли? Кого ждет зритель — тот и главный.

По ночам я рисую. На третьем курсе купил холсты и краски, позвонил маме. "О, Господи, — сказала мама, — мало того, что пошел в артисты. Эдик (моего папу Эдиком зовут. — А. К.), слышишь, твой сын краски купил?" — "Мама, не издевайся, я буду рисовать". — "Да, меня не забудь нарисовать". Так я калякал-калякал, а потом в театре познакомился с прекрасной Ларисой Герасимчук. Она стала моим учителем. Помню, как-то мы рисовали портреты всех фоменок. До шести утра могли рисовать. Но силы откуда-то брались, я ведь был влюблен! Во всех, кого рисовал.

По поводу живописи у меня наполеоновские планы. Это уже не хобби, это часть меня. Хочу сделать выставку "100 моих друзей". Портреты — моя страсть. Лариса меня пыталась приучить рисовать цветочки. Я честно пробовал, садился, смотрел на какой-нибудь тюльпан. Скукота! Что мне этот тюльпан?

Успех? Не люблю это слово. Не понимаю. Я не успешный. Я — счастливый. В театре все прекрасно. У меня куча работы. Любимые коллеги, обожаемые друзья. Живу в городе, который люблю.

Цели надо перед собой ставить только высокие. "В артхаусе хочешь сниматься? В хорошее кино хочешь? Не дождешься". Да, хочу. И да, дождусь.

Моя подруга актриса Яна Осипова очень точно меня описала: "Господи, Цум, у тебя через каждое слово — "прекрасно". И люди прекрасные. И мир прекрасный, ну все прекрасно!"

У меня ужасный характер. Я как люблю, так и ненавижу. Очень категоричный. Ненавижу спорить. Ругаюсь матом. В театре за мной следит Вера Строкова, я ее попросил сам — если ругаться начну, она должна произносить мое имя. Ты не представляешь, как часто я слышу "Амбарцум". (Смеется.)

Я обожаю любить. Могу влюбиться в человека, в книгу, в картину. Пою им дифирамбы, боготворю. Когда в Ван Гога влюбился, свое 30-летие полетел отмечать в Амстердам, ходил среди его работ в рубашке, бабочку повязал.

Главное в жизни — любовь и семья. Это я понимаю сегодня. И не потому, что я далеко от родителей или здесь у меня никого нет. Просто теперь мне хочется не только получить роль в спектакле или фильме, но и создать свой дом, очаг. Я хочу семью. Хочу много детей, и чтобы дети мной гордились. Я актер, да. И что? Вот поеду на "Оскар"? — Отлично. Но, скажите, с кем мне делить этот "Оскар"?

Записала Наталья Витвицкая