О том, как советские энтээровцы меняли жизнь страны, "Огонек" поговорил с Юлией Лайус, директором Центра экологической и технологической истории Европейского университета в Санкт-Петербурге
— Можно ли сказать, что научно-технические работники в СССР представляли отдельную социальную группу? Была ли внутри нее четкая иерархия?
— Советская научно-техническая интеллигенция, на мой взгляд, разнородна: жизненный мир провинциального заводского инженера, инженера закрытого НИИ и столичного ученого-физика из академического института был существенно разным. Для академического ученого важен определенный уровень автономии и возможность заниматься решением фундаментальных проблем. Даже в тех случаях, когда проблема была "задана", никто не мог диктовать такому ученому способы ее решения. Автономию, как известно, завоевали в конце 1950-х, когда академические физики, связанные с атомным проектом, сумели не только убедить власть в том, что нет ничего более практически значимого, чем фундаментальные исследования, но и освободиться от диктата философов, не имевших специального образования. Одной из причин того, почему часть академиков поддержала изгнание технических наук из Академии при ее реформе в конце 1950-х — начале 1960-х годов, была как раз борьба за "чистую науку". Пока инженеры были рядом, трудно выстраивалась единая шкала для оценки результатов труда "чистых" и "прикладных" ученых: чистым требовалось еще доказать свою важность.
— Закрытый или открытый статус институтов, в которых работали энтээровцы, влиял на их мировоззрение? И если да, то каким образом?
— Разумеется, влиял. Те, кто не имел никаких перспектив выезжать за рубеж, могли ностальгически повторять слова песни: ""Ты что, мой друг, не спишь?" — "Мешает спать Париж"" — и при этом строить свою жизнь, всецело полагаясь на внутреннее сообщество, порой не выходящее за пределы одного конкретного института или закрытого города, и находя в таком образе жизни важные преимущества. В рамках нашего проекта в НИУ ВШЭ "Кооперация экспертных сообществ в период холодной войны" мы брали интервью у сотрудников Арктического и Антарктического НИИ. Выяснилось, что те, кто хотел выезжать и участвовать в международной научной кооперации, если им предоставлялся выбор, занимались исследованиями Антарктиды, тогда как в Арктике работали люди другого сорта — кому важнее было находиться на самом переднем крае науки и использовать новейшие приборы. Последние не могли открыто печатать результаты своих исследований и потому не претендовали на широкое признание, но были удовлетворены высоким уровнем интеллектуальной работы, продуктивными дискуссиями в среде "посвященных" и сознанием востребованности своей работы со стороны государства. В целом описание именно индивидуальных стратегий, их возможностей и ограничений, на мой взгляд, имеет очень большой потенциал в подобных исследованиях.
— Учитывая неоднородность сообщества, можно ли говорить об общей системе ценностей советской научно-технической интеллигенции?
— Говоря о различиях, не следует забывать, что очень существенную, а часто и подавляющую часть коллектива, особенно в прикладных и провинциальных НИИ, составляли люди случайные, которые, как удачно сформулировал один мой коллега, "приватизировали" рабочее пространство, то есть фактически не выполняли никаких исследований или разработок и делали это пространство продолжением своей частной жизни. Энтузиасты из числа энтээровцев часто говорили о них: "Вяжут шапочки". В таких коллективах было очень трудно тем, кто хотел и мог работать по специальности. В то же время общим для всего этого слоя стал примат позитивизма, уверенность в том, что все проблемы могут быть решены "научно", важно лишь найти "метод", а также вера в прогресс, понимаемый в первую очередь как прогресс технический. Проблемы, не поддававшиеся "методу", например психологические, часто объявлялись "субъективными" и выносились за рамки познаваемой и управляемой реальности. Этот позитивизм конструировал черту, часто непроходимую, между энтээровцами и "гуманитариями", которая, как старая рана, болела со времен известного спора физиков и лириков. В результате спора физикам удалось показать, что они умеют шутить, сочинять стихи и петь песни, но все это в первую очередь, продемонстрировало лишь способность физиков успешно вторгаться на территорию лириков, но не способность лириков понимать физиков.
— Каким образом ценностный мир энтээровцев влиял на советское общество? Возможно ли вообще говорить о таком влиянии?
— Этот мир влиял сразу по многим каналам: как через семью и школу (в широком смысле, включая высшее образование), так и через средства информации (особенно научно-популярные журналы), литературу, в том числе научную фантастику, бардовскую песню. Менялись практики досуга: именно энтээровцы заложили моду на туризм, альпинизм, определенный круг чтения. Характерным для ценностей энтээровцев было отношение к природе: чем больше ее завоевывали и "расколдовывали", тем больше ценили нетронутую природу — в этом отношении представления энтээровцев входили в жесткое столкновение со взглядами традиционного общества. Впрочем, различия сохранялись и здесь. Среди энтээровцев были как потомственные горожане, так и горожане в первом поколении, которые летом не ходили в походы, а превращались обратно в крестьян на своих садовых участках.
— Всегда ли это влияние шло обществу на пользу? Не упрощал ли технократизм массового советского инженера восприятие мира и себя в нем?
— Очевидно, что позитивистский, "инженерный" подход пронизывал и медицину, и педагогику — отсюда "инженеры" человеческих душ. В период позднего социализма большая часть номенклатуры всех уровней имела техническое образование и, соответственно, хотя бы отчасти разделяла эти ценности. Определенная фетишизация логики, красоты мира формул часто приводила к запросу на непротиворечивость собственного внутреннего мира, к довольно примитивно понимавшейся "честности" и "простоте". Упрощенное понимание человеческих отношений, несомненно, на каком-то этапе стало проблемой. Многим из нас все еще нужно "выдавить из себя" советского инженера с его манипулятивным видением мира. Но, соответственно, есть и другая задача: переосмыслить условия, необходимые для создания новых оснований научно-технического творчества.