К 70-летию снятия блокады Ленинграда "Власть" публикует главы из воспоминаний жительницы блокадного города Эммы Казаковой.
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
Подготовка к физкультурному параду
К осени 1942 года голод немного отступил. Летом у всех ленинградцев были огороды. Участки земли давали прямо в черте города, на пустырях, в садиках, в парках, на окраинах города. У нас было три сотки земли для четверых: мамы, тети, кузины и меня. Участки эти давались от завода и располагались около Полюстровского завода. Земля была непаханой, в ней было много осколков и разной рухляди. Я даже нашла там маленькую модель автомобиля очень тонкой работы. Он был раритетом и красовался на мамином туалетном столике среди изящных безделушек. Землю надо было не только вспахать, но и просеять. Вот этим занимались мы с сестрой. Семена и кусочки картошек с глазками давали на заводе. Все было посажено, и началась огородная страда. Урожай был очень хорошим. Картошка выросла и зацвела, и мы отрыли первые клубни свежей картошки, которую варили с великой торжественностью. Какое сладостное ощущение! Чудесная картошечка с каплей подсолнечного масла!
Мама с тетей и сестра работали на заводе, а я должна была обихаживать огород. Урожай был хорошим, и осенью наша квартира напоминала склад с овощами, где были две бочки с засоленной капустой, белой и отдельно зеленой хряпой, сушеная морковка, свекла и другие радости оголодавших за зиму людей.
Война продолжалась. Однако летом 1942 года открыли Дом пионеров и школьников, где работали разные кружки. Там я начала вновь заниматься музыкой, так как моя музыкальная школа, в которой я до войны начала учиться по классу фортепиано, была закрыта. В ДПШ ездила на трамвае до Лесного проспекта. Там же меня приняли в пионеры, что было тогда обязательным для каждого ученика. В нашей школе стала работать пионервожатой опытная и очень деятельная руководительница из Дома пионеров по имени Лидия Дмитриевна (неточно). Она готовила с нами концерты, с которыми мы выступали в госпиталях, мы писали письма на фронт бойцам, посылали им нехитрые подарки, сделанные своими руками. Она организовывала вечера отдыха в школе, где мы читали стихи, пели песни, учили разные танцы и даже создали "шумовой оркестр", который имел большой успех. Он состоял из "музыкантов", которые "играли" кто на чем мог: на кастрюле, на барабане, на расческе с папиросной бумагой, на детских ксилофонах, на ложках и дудочках. Мы были смешно одеты и забавляли слушателей своими частушками — конечно, о фашистах и нашей доблестной армии. Смех — великая сила. Наши родители и гости смеялись до слез и уходили с улыбками к своим тяжелым будням. Но все эти радости сопровождались бомбежками, обстрелами и тревожными вестями с фронтов. У многих ребят погибали отцы, родные и друзья. Но трудности войны стали уже обычным фоном жизни. Они научили не паниковать в сложных ситуациях, не очень бояться, научили организованности и осторожности, дисциплине, подчинению приказам. Но жизнь требовала и положительных эмоций, расслабляющих моментов для поддержания силы духа и просто нормального настроения.
Весной 43-го года Лидия Дмитриевна сказала, что в Ленинграде летом будет проведен физкультурный парад молодежи города на Дворцовой площади (тогда площадь Урицкого). В этом параде будут участвовать и школьники. От нашей школы отобрали 20-30 человек, в число которых вошла и я. Мы должны были подготовить программу для общего выступления. Тренироваться около школы было негде, и мы ездили на Малую Охту, на поля, свободные от домов и построек. Пионервожатая всегда была с нами. Она за нас отвечала и очень о нас заботилась. Мы выполняли какие-то движения, выстраивали разные фигуры, которые вошли потом в общую программу выступления. Все шло неплохо, как вдруг однажды над нами появился фашистский самолет. Он летел очень низко и, увидев нас, решил, видимо, нас обстрелять. Поняв, что фашист нас засек и летит прямо на нас, Лидия Дмитриевна закричала: "Ложись!" Мы бросились на землю и закрылись кто чем. Самолет сделал несколько кругов, но мы расползлись в разные стороны, спрятались в канавах и кустиках. Он выпустил несколько очередей, облетая участок. Вскоре начали стрелять зенитки, и фашист улетел. К счастью, все ребята были живы и не ранены. Для следующих тренировок нашли другое место. Самолет возвращался, но нас не нашел. Немцы были близко от города, и такой налет был для них несложным. Через несколько дней он пропал, а мы продолжили подготовку к параду.
Однажды Лидия Дмитриевна попросила нас принести деньги на купальники из шелка, в которых мы должны были выступать. Мама очень боялась за меня и не хотела, чтобы я ходила на тренировки, поэтому она не дала мне денег и в сердцах сказала, чтобы я сама заработала на костюм. Несмотря на беспокойство мамы, я, звеньевая, не могла отказаться от почетного участия в параде. В июне, во время каникул, вместе с другими девочками мы пошли в ближайший совхоз на Пороховых. Через несколько дней прополкой овощей я заработала небольшую сумму на костюм из оранжевого шелка. Мама меня даже похвалила за самостоятельность и такое рвение. Мне было тогда десять лет. Этот купальник долго служил мне, пока я из него не выросла.
Парад прошел прекрасно. Мы еще раз доказали врагам, что живы, полны сил и духа для борьбы и нормальной человеческой жизни. Только точных дат парада я не помню. Стояла хорошая погода. На Дворцовую площадь мы выбежали с набережной Мойки, построились и начали выступление под музыку оркестра. Было очень красиво. Девочки в оранжевых купальниках с зелеными лентами в руках, мальчики с мячами. Вот такие у нас были "Олимпийские игры" в блокадном городе. Жаль, что никто не снимал это действие на пленку.
Желание помочь и щедрость
Уже пора, кажется, забыть и блокаду, и войну, стираются воспоминания... И слава богу! Но, увы, наша жизнь постоянно ставит нас в условия, когда невольно сравниваешь те невыносимо трудные дни с сегодняшними. И когда я слышу в очередях злобные выкрики уставших женщин, вижу лютую толпу полных сил и готовых на любой подвиг ради бутылки молодцов, презирающих все и вся и непредсказуемых в своей озверелости, я все чаще вспоминаю человека, который спас нашу семью от голодной смерти в страшный декабрь 1941 года.
Мы были не готовы к голодной зиме. Наших скудных запасов хватило до середины ноября. Уже в начале декабря мы оказались на том знаменитом блокадном пайке, от которого мужчины сходили с ума, а женщины таяли как свечи. Мы, дети, играли дома или в убежищах исключительно в магазины или столовые. Мамы плакали, глядя на нас.
Наша семья держалась железной волей бабушки. Светлая ей память! Она не только нас, но и более слабых соседей заставляла мыться, не опускаться, жестко распределять продукты. А когда они кончались, поддерживать силы кипяточком и крошкой соли. Всякое было... Наши мамы варили случайно найденный столярный клей, студень из каких-то ремней и куска кожи, мы грызли дуранду, где-то случайно добытую.
В конце декабря голод овладел не только телом, но и душами, всеми мыслями людей, которым нужно было еще и работать. Страшное чувство, которого я боюсь до сих пор. Везде и всегда, даже ночью, безумно хотелось есть. И только строжайшая дисциплина спасала и держала на ногах. Слово "надо", забытое сейчас, тогда поднимало полумертвых с постелей, заставляло идти в пургу в очередь за хлебом, который пах керосином и состоял из клейкой массы с опилками. Я помню отчаянные глаза моей мамы, когда мы не отоварили хлеб. Что они пережили, наши дорогие, незабвенные мамы?! Этих страданий нельзя простить ни Гитлеру, ни Сталину и иже с ними.
И вот однажды мама пришла с работы, замотанная до самых глаз (был лютый холод), и сказала, что какой-то мужчина позвонил и просил прийти к нему. Мы не знали зачем, не знали, кто он, но он очень просил прийти. Мы подумали и решили: пойдем. Бабушка была слабой, поэтому мама спросила меня, выдержу ли я такой путь. Идти одной было безумием. Мне было восемь лет, и я поняла, что должна маме помочь. Выпив кипятку с кусочком хлеба, мы отправились пешком с Большой Охты в конец Садовой улицы. Метель была жуткая. Холод. Ветер. Снег скрипел под ногами. Уже к полуночи дошли до дома, в который зашли по очереди: впереди мама с коптилкой (была одна спичка). В парадной стояла тишина, вся лестница была покрыта коркой льда. Мы постучали. Мужчина спросил: "Кто?" Он задавал вопросы через дверь и, удостоверившись, что пришли действительно те, кого он ждал, открыл замок.
Я не знаю, кто был этот человек и как его звали. Помню только, что он возвращался с боевого задания из Боровичей. Больше ничего не помню. Но именно в Боровичах он случайно встретил сестру моей мамы, рассказал о Ленинграде, и тетя Шура умолила его взять для нас посылку: буханку хлеба, немного сала и сухой картошки.
Представьте себе! Изможденный немолодой мужчина идет пешком через фронт, несет в рюкзаке груз для абсолютно незнакомых людей! Он не знал, живы ли мы, но разыскал маму и отдал нам все до крошки, угостил нас еще и чаем с хлебом. А когда мы собрались уходить, незнакомец торжественно и с глубоким волнением сказал маме (и это я помню): "Моя семья уехала, так позвольте мне в знак восхищения вашим мужеством, вашей неженской силой сделать вам подарок как ленинградке". И он протянул маме свою буханку хлеба. Мы замерли. Мама пыталась что-то сказать...
Я была ребенком, но я была потрясена его благородством и высочайшей его честностью. Что значила буханка хлеба тогда? Сейчас этому эквивалента нет.
Мы вернулись домой ночью. Нас ждали бабушка и больная тетя с дочкой. Бабушка заплакала, когда увидела это богатство. Мы накрыли стол белой скатертью и стали пить чай. Каждому дали небольшой кусочек хлеба и тонюсенький кусочек сала. Мы поняли тогда, что жизнь еще возможна.
Низкий поклон вам и благодарная память, неизвестный ленинградец. Вы показали нам, что в любых условиях можно выжить, когда есть высокая нравственность, желание помочь и щедрость!