В корпусе Бенуа Государственного Русского музея открылась выставка "Приглашение к обеду. Поваренная книга Русского музея", на которой во всех видах и на все лады рассматривается темы еды в отечественном искусстве с XVIII века по 2013 год. КИРА ДОЛИНИНА увидела на выставке подтверждение простой истины, что воздержанность в пище сильно украшает не только человека, но и произведение искусства.
Голодным на эту выставку точно лучше не ходить. И не потому, что созерцание около десятка залов, наполненных изображением еды и поглощающих ее людей, вызывает активизацию и без того жаждущих получить свое желудочных соков. А потому, что еда в большинстве своем на этой выставке выглядит столь неприятно, что может на некоторое время отвратить от приема пищи. А это вредно для здоровья.
Отношения с едой у русского искусства явно непростые. То есть там, где произведение не о еде, а о людях, все вроде бы вполне нормально. Бояре, дворяне, купцы, крестьяне — все сидят (стоят, прогуливаются) перед накрытыми cтолами, каждому по чину, где пусто, а где густо. Репин, Маковский, Рябушкин. Большая, сочная, вкусная живопись. Но никак не еда на столах.
Еда становится главной героиней русской живописи довольно рано, в XVIII веке. Ровно тогда, когда она испытала максимальное влияние голландского искусства. Но, в отличие от Золотого века голландского искусства, натюрморт не то чтобы легко прижился, жанр этот был почти презренным. Оттого собственно живописные, "а ля голландские" натюрморты, избранные Русским музеем для своей кулинарной симфонии, относятся все больше к середине XIX века и смотрятся диковатым анахронизмом: то, что у Снайдерса или Флориса Ван Дейка съедобно и живо, у Ивана Хруцкого и куда менее одаренных, чем он, художников выглядит "мертвой натурой" в прямом смысле этих слов. Эта натужность раннего русского живописного натюрморта зато с лихвой окупается декоративными объектами. Торжеством любви художника к пище недуховной стали на выставке две композиции Иоганна-Готлиба Шварца, саксонского резчика, чьи игры с деревянной дичью в деревянных же сетках на фоне огромного зеркала смотрятся как идеальная барочная "картина в картине", в которой "низменность" объекта только усиливает прием.
Настоящий же праздник живота приходит в русскую живопись с "Бубновым валетом" и прочими русскими сезаннистами. Машков, Кончаловский, Лентулов, Моргунов, Шевченко. Булки, сушки, баранки, изысканные фрукты, грубые овощи, жирные окорока, кричащая посуда. Натюрморты как вывески, натюрморты как портреты предметов, натюрморты как воплощение идеального мироздания. Еда на любой вкус и лучшая живопись на выставке.
Если бы и дальше выставка шла по хронологическому принципу, то можно было попробовать посмотреть за развитием русского натюрморта в исторической перспективе — ну, например, от того же Хруцкого до успешного петербургского художника Петра Шевцова, который тоже отдал дань жанру. Но именно в этот момент экспозиция делает резкий поворот, и музейные залы превращаются в рыночные ряды. Мясной ряд. Дичь и домашняя птица. Рыбный ряд, тут же икра. Фрукты. Овощи. Хлеб. Сладости. Ну и буфет, конечно — бутербродики, пирожные, салаты. Подобранные под заявленные темы работы столь различны качественно, а всего этого так много, что дух захватывает. Еда, как и искусство, хороша, но дозировано.
То, что русскому человеку поесть лучше, чем не поесть, мы знаем и без этой выставки. А вот тот факт, что русскому художнику наиболее важным продуктом для живописи кажется мясо, это, конечно, тянет на открытие. Залы "мясного ряда" изобильны и кровавы донельзя. Мясо Кончаловского, винт мясорубки Игоря Пестова (один винт с мясом — "Нежность", два прильнувших друг к другу винта с мясом на обоих — "Любовь"), "Триумф сала" самой последовательной на этой выставке любительницы изображать еду — Ольги Оснач. И среди всего этого мясного бешенства самая страшная картина русского искусства середины века — "Алексей Толстой у меня в гостях" Петра Кончаловского. Тут и "красный граф", и жирный окорок, поставленный перед ним гостеприимным хозяином на богатой даче советского барина в 1941 году, да и сам художник в роли певца всего этого неприличного в этот момент чванства и изобилия, омерзительны.
Странная эта выставка очень нравится публике: все здесь понятно, знакомо, многое смешно; кроме живописи и графики, тут еще масса объектов (еда пластиковая, резиновая, деревянная), да еще и заспиртованный макет соленого огурца в аквариуме, а в качестве бонуса то тут, то там развешаны меню соблазнительных блюд. И была бы она просто очередным узкотематическим блокбастером, коих Русский музей настрогал за последние 20 лет уже десятки, если бы не несколько вещей, меняющих наше представление о заданной теме. Так, оказывается, ничто так не украшает русский натюрморт, как его бедность. Чем меньше и проще еды изображено на холсте, тем чище высказывание. Так стакан чая и два яйца у Петрова-Водкина на "Утреннем натюрморте" 1918 года способны сказать о наслаждении жизнью как таковой куда больше самых изобильных барских столов. Ровно о том же, а еще о грустной, мало кому известной поздней живописи Татлина говорят два его божественных натюрморта — "Лук" и "Редиска" (1949 и 1951). Куда уж проще. И сложно лучше.