Я не могу винить ни одного человека за то, что он не заступился тогда за Владимовых. Главное было даже не заступиться, а просто приехать к ним на метро
Белла АХМАДУЛИНА:
«НЕПРЕОДОЛИМОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СОВЕСТИ»
Георгием Николаевичем Владимовым я познакомилась, когда вышел знаменитый, сразу же отовсюду изъятый роман «Три минуты молчания». Среди моих свойств есть и такое - восхищаться талантом другого человека. Время тогда было такое - ты не можешь напечатать о человеке чего-то хорошего, но можешь подойти и сказать: «Здравствуйте, дорогой Георгий Николаевич. Какая радость была для меня читать ваш роман!». Он был совершенно изумительный человек - смешливый, добрый.
И у него было замечательное лицо скромное, отважное. И проза такая же. Между ним и его литературой не было грани - я слышу его голос в каждой его строке. Главная его черта - замечательное, совершенное благородство. Женщины ли, мужчины ли не могут не преклоняться перед такой стройностью души. Он никогда не жаловался на скудость существования. Потому что у него были друзья еще бедней, чем он. Хорошие писатели жили плохо. Но у нас ведь такие писатели - неужто им много надо? Мне было легче, я могла заработать выступлениями, когда разрешали. Он же последние десять доотъездных лет прожил в глухой опале, не опубликовав ни строки. Думаю, из всех писателей его поколения только ему и Войновичу выпали такая упорная ненависть власти, такое противостояние.
Почему именно Владимов? Он ведь никогда не был в собственном смысле «политическим писателем». Причиной всему было очень сильное, непреодолимое положение совести. Все написанное Владимовым не имеет прямого политического значения. Но это очень яркая, сильно зажигающая совесть, с ней ничего не поделаешь. Хороший писатель не имеет выхода. Он знает, что идет себе во вред, он не может не понимать этого. Но сильней самосохранения оказывается неумение провиниться перед словом, перед своим писанием. В случае Владимова это литературой не ограничивалось - он желал защитить любого, он так и делал. Почему это так совпадает - талант и отвага у писателя да еще в таких плохих обстоятельствах? А обстоятельства были плохие.
Писатель никому не обязан быть диссидентом. Это не есть точное занятие писателя. То, что писал Владимов, не было противостоянием власти, он сочинял свободно, но при этом не мог не противостоять удушью, этому властному умению брать за горло. Как прозаик он развивался очень быстро. Сначала «Большая руда», потом новелла о собаке, охранявшей заключенных, потом «Три минуты молчания», а затем замечательная повесть «Верный Руслан», развившаяся из той новеллы. Там собака служит злу, но душа у собаки остается. Мы иногда говорили с Георгием Николаевичем, что мы и сами какие-то верные собаки; но это не есть служба злу. Должна сказать, мы были близкие друзья - я с Борисом Мессерером и Владимовы. В наше время дружба из всех драгоценностей самая драгоценная.
Владимов, чистый писатель, был постоянно и неотступно преследуем властями. Даже помню фамилию следователя - Губинский, характерная фамилия, не одного Владимова он губил. Тогда Владимов и его жена Наташа жили на станции метро «Пионерская», мы почти каждый день ездили к ним. У него и жены Наташи было прямо юридическое обвинение в антисоветской деятельности. Я просила: «Уж вы уезжайте, пожалуйста». Он не хотел. Это было героизмом - жить без денег и все время под угрозой тюрьмы; и еще при этом мы смеялись! Какой веселый рассказ у него обо всем этом - «Не оставляйте стараний, маэстро». Он потом прямо говорил, что это про меня. Про явную, наглую, неприкрытую слежку из окна напротив. Я туда езжу, а они сидят напротив и следят. Мы от них не закрываемся, по рюмке выпиваем, а они сидят и глядят.
Я не могу винить ни одного человека за то, что он не заступился тогда за Владимовых. Главное было даже не заступиться, а просто приехать к ним на метро. Что еще я могла сделать? Обстоятельства складывались так, что он должен был быть арестован. Он нисколько не боялся этого. Владимову грозит тюрьма, а я не могу этому воспрепятствовать! Мне немного неприятно говорить об этом - я написала письмо Андропову. Я написала ему: «нижайше прошу Вас». Потом меня спрашивали, трудно ли было это написать. Нет, это были не самые трудные слова. Самые трудные были «глубокоуважаемый Юрий Владимирович».
Ответ восследовал благоприятный. Не посадить, а выслать, как бы для лечения. Он уехал в Германию. Редактировал «Грани». Все, что он писал потом, свидетельствует о той же чистоте души и скрытом героизме, без которых нет русского писателя. Когда появилась возможность приехать, он приехал, и я почти сразу поняла, что он уже болен. Это расплата за то, что ведешь себя так, как хочешь. Душа выдерживает изгнание, а выдержать все-таки нельзя. Он хотел жить здесь, но он не думал, что это возможно, пока обстоятельства не изменились. Что они не изменились в главном, он понимал.
Владимов, говорят, написал немного. Но что значит много? Важно написать без человеческой ошибки. Важно не предать свою душу, свой талант, не предать читателя, который все-таки еще есть. В этом смысле его литературная и человеческая судьба образцова.
В материале использованы фотографии: Итар-ТАСС