30 октября в галерее «Царев сад» художники Виктория Тимофеева и Дмитрий Врубель представят свой новый проект
РИСУНОК НА СТЕНЕ
В последнее время я устал от лиц. Лицо стало товаром, частью «продвижения на рынок», «влияния на электорат». Есть даже такое выражение «медийные лица». Я, например, выучил наизусть, как кокетливо хохочет Дуня Смирнова или мудро улыбается Татьяна Толстая. В принципе мне эти персонажи близки и передача нравится, но в уголке подсознания свербит вопрос: а почему, собственно, я должен знать наизусть их лица, их мимику и жесты? Они что, мне родственники? Родные? Любимые? Ведь нет же. Почему же они так глубоко забрались в мои мозги, в мои сны, в мое восприятие жизни? На каком основании? У «медийных лиц» есть на это расхожий ответ: не нравится - выключи телевизор. Просто выключи, и все. Пробовал. Невозможно.
У Ильи Глазунова была такая знаменитая картина - «ХХ век». На ней изображены практически все влиятельные персонажи того века. Ленин, Гитлер, Мао, Гагарин, Троцкий странной скульптурной группой расположились на фоне чего-то клубящегося - то ли на входе в преисподнюю, то ли в каких-то высших сферах, куда вход только по спецпропускам. Еще тогда, хотя и глухо, Глазунова обвиняли в конъюнктурщине (как сейчас обвиняют Врубеля), а между тем какой-то правильный ход в картине все-таки был: ведь от истории остаются именно лица.
Стираются различия между добром и злом (тиран Сталин создал, как теперь выясняется, могучую сверхдержаву), остаются без ответа главные вопросы (почему все-таки погиб Гагарин?), смысл истории противоречив, и он остается уделом немногих. А что для многих? Для многих остаются именно лица, просто лица, как они есть: Черчилль любил коньяк, Сталин курил трубку, Троцкий носил пенсне - век образует эти лица, просто лица, получившие «спецпропуска», и от них уже не избавиться, потому что нельзя выключить ЭТОТ телевизор, телевизор судьбы, истории, воспитания, которое ты получаешь в школе и дома.
На выставку Глазунова идти было недалеко: я вышел с журфака, перешел проспект Маркса и вошел в Манеж, отстояв перед этим длинную очередь. В те годы Врубель ненавидел Глазунова, как и других представителей гнилой советской интеллигенции (некоторое исключение, правда, делал для меня), он ходил по Москве в длинной солдатской шинели времен Второй мировой, его задерживали ленивые милиционеры раз по восемь на день, на восемьдесят лаборантских рублей содержал семью из жены и троих детей, жили они в коммуналке, где он построил из картонных ящиков, натыренных в магазине, некое подобие двухэтажной кровати (они вошли в моду лет пять спустя), я приходил к нему в гости и смотрел на смеющиеся детские лица, выглядывающие откуда-то из-под потолка, и сердце отчего-то сжималось. От нежности, наверное, или от жалости.
...И вот интересно: не было для меня тогда никаких «медийных лиц». Ну были актеры, но их я воспринимал в связи с любимыми фильмами, не более. Брежнев... Это было лицо мертвого тела. Теледикторы - просто говорящие машины, хотя и симпатичные. Какие лица для меня действительно существовали? Лица друзей, любимых девушек. Потом появилось одно лицо, заслонившее все остальные, и я погрузился в него навсегда.
Я не сравниваю эпохи, а просто констатирую факт: то, как человек улыбается, смотрит, говорит, дышит, я запоминал в связи со своими личными ощущениями, в связи со своей жизнью, а не с чужой...
И вот я озираюсь вокруг и вижу со стороны, как мое сознание заполнили симпатичные молодые ребята из сериалов, разбитные девчонки из навязчивых клипов, умные политики, глупые политики, тонкие политики, толстые политики. Я уже почти на автомате вспоминаю их фамилии (сотни фамилий, между прочим): а, ну да, вот этот... как его... вспомнил! Я уже выучил, как они улыбаются, говорят, дышат, морщат лоб, я постоянно живу в окружении чужих лиц. Вместе со всей страной я сопереживаю, когда они сходятся, расходятся, строят дома, попадают в разные истории.
Это и есть моя эпоха. Но должен же быть у всего этого какой-то смысл? Кстати, Дима Врубель был одним из создателей этой эпохи чужих лиц. Мало кто об этом помнит, но именно он нарисовал на Берлинской стене целующихся Брежнева и Хонеккера, участвуя в проекте типа «молодые художники всех стран рисуют на Берлинской стене».
Многие тогда говорили: да какая это картина, просто взял и перерисовал фотографию, но тем не менее это была картина, причем великая, и у нее было название, между прочим - «Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви». Именно тогда Врубель впервые попал под колесо истории, ибо картина отделилась от художника: ее тиражировали на открытках, марках, майках - автор судился, боролся, в том числе за авторство своей работы, которую пытались восстановить через несколько лет без его участия, но все было тщетно: несмотря на локальную известность, несмотря на выставки в Германии, на приглашения, на буклеты, целующиеся Брежнев с Хонеккером остались с историей или в истории, а не с Врубелем, художником из Москвы.
Никто (по крайней мере здесь, в России) даже не попытался понять, что увидел Дима в этой фотографии. Откуда он извлек ее полумистический смысл, в чем была сила этой многократно увеличенной для стены картинки.
Никто уже не помнил, когда разрушали стену, ради чего построили этот глухой мир, окруженный стеной, два этих нелепых и страшных старика, зачем они его построили таким. Окружающий их мир забыл смысл этой грандиозной постройки, которая была призвана спасти нас всех, живущих, от третьей мировой войны. И даже сделать счастливыми. А они помнили. И потому поцелуй их - вот такой, страстный.
Сила картинки была в том, что она сделана вот так, монументально, как фреска, а не карикатурно. Не плоско. Врубель сумел попасть в глубину кадра, момента, секунды и вытащить из этой глубины то, что мы могли только чувствовать, а рассказать не могли. А он смог.
Второй раз Врубель (теперь уже в тандеме с Викторией Тимофеевой) попал под колесо истории пару лет назад. Когда начал рисовать Путина. Врубель - Тимофеева сделали то, чего делать в искусстве в принципе нельзя: рискнули авторством, именем, в конечном итоге репутацией.
Если говорить совсем грубо: по законам нашей жизни то, что они рисуют (не кого, а именно что), нарисовать нельзя. Нельзя рисовать то, что имеет такую силу. Это как бы запрещено. Это табу.
Сделать такое лицо «просто лицом» в принципе теоретически невозможно. Казалось бы, это так и иначе быть не может.
...Но они упорно гнут свое.
За это время они обрели кучу недоброжелателей, хулителей, противников, которые считают, что с некоторых пор ребята купаются в золоте, продают портреты олигархам и чиновникам, делают на этом свою политику.
Не собираюсь выступать их домашним адвокатом. Могу лишь сказать, что за прошедшие двадцать лет сам Врубель значительно не изменился. Он так же дик и экстравагантен в быту, хотя и не носит длинной шинели. Он по-прежнему часами может говорить странные, непонятные вещи, которые интересны только ему одному и еще паре-тройке человек в Москве. Он по-прежнему вещь в себе. И по-прежнему без зубов.
И главное, в чем я абсолютно уверен, он по-прежнему делает ВСЕ ЭТО для какой-то одной, ему одному известной цели. Я говорю это с полным основанием, потому что прекрасно помню квартирные выставки на Соколе и на улице Куусинена, на которых я неоднократно бывал в прежние годы. Врубеля всегда интересовало только человеческое лицо. Десятки и сотни фотографий, которые он вырезал из газет и журналов: рабочие с первых полос советских газет, военные, партработники, артисты, ветераны, колхозницы, люди из толпы, разрисованные им по клеточкам и помещенные в кричащие локальные цвета, в дикий антураж, в условное пространство, - не становились «приемом», частью «искусства». Они всегда оставались лицами, просто лицами, но приобретали при этом сумасшедшую значимость - для самого Врубеля. Для какой-то одной одинокой души.
Смешно сравнивать эти картины (как мы всегда беззлобно издевались над врубелевской «бумажной» техникой, над его «неумением рисовать»!) с картинами «старых мастеров», но сходство напрашивается: Врубель вынимал случайные лица из потока времени и делал их частью самого себя.
Этот Путин не похож на Путина из телевизора. Он другой. Он странный. Он какой-то... неразгаданный, что ли. Нелогичный. Угловатый. Не закрытый от нас, а напротив - способный к разговору. В любом случае это не парадные портреты. Скорее наоборот, это портреты случайного, скрытого от нас Путина.
«Великолепный сиквел знаменитого календаря «12 настроений президента» - сообщает мне пресс-релиз, присланный, разумеется, по электронной почте. Ну и пусть сиквел. Ну и пусть великолепный. Ну и пусть промоушн, презентация, спонсоры, продвижение на рынок, стратегия, реклама, продукт, формат и товар.
Пусть.
Я прекрасно знаю, что нынешний Врубель научился шесть часов ждать у дверей кабинета, чтобы поговорить с его хозяином 10 минут (не бойтесь, не у путинского кабинета, конечно). Я знаю, что нынешний Врубель - менеджер и промоутер этих странных картин. Иначе не выжить. (Как было не выжить иначе и в том мире, где он просиживал те же шесть часов в исполкоме, чтобы выбить квартиру для своих детей.)
Но я знаю и другое: пусть хоть кто-то в этом мире, где полно чужих лиц, пытается всматриваться в эти лица более внимательно, чем все мы. Вместе взятые.
Пусть он попытается их очеловечить. Вывернуть. Посмотреть на просвет. Вернуть интерес к лицу. Потому что ведь они тоже люди. «Господи, дай мне силы выжить среди этой смертной любви».
- А кто будет на твоем проекте «Лица эпохи»? - спросил я его в последний раз, когда он зашел в редакцию на Красноказарменной улице.
- Ну... условно говоря, Клинтон, Лужков, Алена Апина... Я пока не знаю.
- Лужков? Алена Апина? - с ужасом переспросил я.
И он снисходительно улыбнулся.
Борис МИНАЕВ
На фотографиях:
- КАЖДАЯ РАБОТА ТИМОФЕЕВОЙ - ВРУБЕЛЯ ИМЕЕТ СВОЕ НАЗВАНИЕ. ПУТИН В ЖЕЛТОМ ПЛАЩЕ, НАПРИМЕР, НАЗЫВАЕТСЯ «Я ТВОЙ ТОНКИЙ КОЛОСОК». КАК НАЗЫВАЮТСЯ ДРУГИЕ РАБОТЫ, В ПРИНЦИПЕ НЕ ТАК УЖ ВАЖНО. ОБЩИЙ ПРИНЦИП ПОНЯТЕН
- БЛАГОДАРЯ СВОИМ ХУДОЖЕСТВЕННЫМ ПОИСКАМ ТИМОФЕЕВА И ВРУБЕЛЬ СТАЛИ КРУПНЕЙШИМИ ПУТИНОВЕДАМИ В РОССИИ
- В материале использованы фотографии: Виктории ТИМОФЕЕВОЙ, Дмитрия ВРУБЕЛЯ, Юрия ФЕКЛИСТОВА