Истории об охоте, снах и старых друзьях
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ДРАКИ
Кесоу Хагба — один из тех, кем гордится Абхазия. В театре он играл царей и вождей, в политике был министром, в жизни — замечательный сын и отец. Он влиятельный человек. Один из тех, кто определяет настроение народа
|
Он двадцать три года живет в городе, и ни разу во сне ему не снился город. Сны — это вторая половина нашей жизни, да? Когда он во сне видит своих друзей, даже немцев и австралийцев, они все приходят в его родную деревню — в Дурипш. Даже когда он играет во сне спектакли, он их в своей деревне играет. Это, конечно, не просто особенность его психики. Это ключ к характеру.
— А что для вас значит место, где вы родились?
— У меня мечта вернуться в деревню. И я думаю, что вернусь туда рано или поздно. Деревня — это все-таки уникальная вещь. В человеческом смысле. Там есть и зависть, и другие пороки — все то же, что у горожан. Но в другом качестве. Там все более открыто: и подлость, и коварство, и все хорошее, что в человеке заложено.
— Вы — лидер. Это результат упорного труда или так карта легла?
— Знаете, в городе можно через аферу выйти вперед. Там люди так научились ловчить, обманывать... Чтобы в деревне стать первым, ты должен прожить жизнь, которая пахнет совестью и добротой. Иначе ты никогда не будешь первым, и быть тамадой тебя никогда не позовут.
Тамадой на Кавказе может быть только уважаемый человек. Например, когда девушка выходит замуж и надо красиво представлять родителей невесты, зовут мужчину, который в почете в горской деревне. Мой собеседник удостаивался таких предложений лет с 19 — 20.
— Вы жили в суровом мире. Там актерский талант — вещь редкая и по большому счету не очень нужная. Как вы с этим справлялись? Вас считали не таким, как все?
— Я в детстве любил смотреть кино, как и все. А нам показывали почему-то фильмы больше всего зарубежные — про адвокатов. Очень я хотел им стать. Меня вдохновляла борьба за честность.
Потом дома, перед зеркалом, я их изображал. Даже не перед зеркалом, а перед стеклом, когда за окном темнело и в нем все отражалось. Иной раз любопытные соседки меня за этим занятием ловили.
Потом судьба распорядилась так, что в Ткварчели, когда талантливый парень учился в профтехучилище и должен был стать слесарем и никем другим, одна любопытная соседка, видевшая, как Кесоу «изображает адвокатов», передала его матери, что Тбилисский театральный институт объявил набор абхазской группы. Однако в институте его ждало первое разочарование. Курс был набран. Но его яркий талант и природное лидерство покорили приемную комиссию. Так у него началась совершенно другая жизнь.
— После возвращения в Сухум вы сразу стали «премьером»?
— Премьером! Хо! Я стал «хулиганом». На первом же собрании театра я сказал, что в нашей труппе не пахнет творчеством. Нам стыдно за те спектакли, которые играются, и т. д.
Дирекция тут же объявила совещание, на котором постановили, что Кесоу со товарищи — злостные хулиганы, и их уволили.
— Два года нашей пищей были только лук, черное вино и черный хлеб. Даже на похоронах и свадьбах люди боялись с нами здороваться, потому что первый секретарь обкома отказался от нас.
Денег не было, мебели не было. Дети родились — ничего не было. Зато мы были свободны. Пили вино, заедали луком, спорили, и все это в кайф.
Такие моменты запоминаются на всю жизнь.
— На этом месте драматург Гельман поставил бы точку и сделал бы из этого гениальную пьесу. А что сделали вы?
— На самом деле не знаю, как все бы повернулось, если бы наш актер Лаврик Ахба не познакомился на берегу Черного моря с Нелли Корниенко, а потом с ее супругом — Лесем Степановичем Танюком. (Сейчас это известный украинский политик.) Мы подружились. И тот познакомил нас с Вадимом Перельмутером и Володей Черновым.
Это был расцвет брежневских времен. Помню, как я первый раз приехал с письмом в Москву и пришел в журнал «Молодой коммунист», где тогда завотделом культуры и искусства был Володя Чернов. Я ему все рассказал. Он по-человечески выслушал и говорит: «Не переживайте. Мы к вам пришлем хорошего корреспондента, который всю правду напишет».
После этого разговора с Черновым к нам приехал корреспондент Леня Лейбзон. Чудный человек. Пять дней он со всеми общался: с интеллигенцией, с руководством, с нами. Уехал. А через месяц вышла статья. Всю горькую правду написал! Статья вышла, а все молчат. Как будто ничего не произошло.
Мы пошли в обком партии, отдали туда журнал. Никакого эффекта. Поехали в Тбилиси, отдали журнал в секретариат ЦК Грузии. Журнал попал к Шеварднадзе... Вдруг звонок из обкома — нас вызывает первый секретарь. Приходим. Журнал лежит у него на столе. Он с нами не здоровается. Ходит туда. Ходит сюда. Мы сели — сидим. Вдруг он говорит: «Я сейчас говорил по телефону с Эдуардом Амвросиевичем. Из вашего Робинзона (он имел в виду Лейбзона) мы сделаем мыльный порошок. Это ничего не значит, что вы там напечатали!»
Я говорю: «Товарищ первый секретарь, а что вы так нервничаете?» А он мне: «А ты, голубоглазый, помолчи! Тебя тоже в порошок сотрем!»
В общем, если бы дело не дошло до секретаря ЦК КПСС по идеологии Зимянина, ничего бы не изменилось. Вдруг в воскресенье за мной приезжает черная «Волга». Там уже сидят мои товарищи. Привозят нас к первому секретарю обкома партии! Тот встречает нас у порога: «О-о! Пришли мои друзья!» Здоровается с нами против обыкновения. Кричит мне: «Кесоу, красавец, садись! Диктуй, какой приказ вам нужен, чтоб мы вас восстановили. И не упускай, что мы вам должны за все два года зарплату заплатить». Каково?! И добавил: «Вы, ребята, немного ошибались, но мы поняли, что вы были правы...» Так закончилась наша «революция».
Главным режиссером театра стал Валерий Кове, с которым связаны все последние двадцать лет работы театра. Какой урок я из нашей битвы вынес?
Если человек, чем бы он ни занимался, один раз себя обманул и поверил в этот обман, он всю жизнь будет заниматься насилием своей же души. И так и проживет. Есть моменты, есть люди, которые на всю жизнь остаются с тобой. До сих пор Володя Чернов, Вадим Перельмутер, Лесь Танюк, Нелли Корниенко, Евгения Дейч — это люди, которые для нас роднее родных. Люди, которые нам столько дали! Пусть даже сами об этом не подозревают. Бывает, что мы не видимся, но органичная, большая человеческая связь между нами остается. Что они сделали, помогая нам? С их помощью мы совершили переворот в собственном мышлении, в поведении. Но удержать это не всегда легко.
— Сегодня вы являетесь одним из самых серьезных театров на Кавказе. А раньше у вас что, таких успехов не было? Или это феномен «второго дыхания»?
— До войны (грузино-абхазской. — Ред.) мы были на гастролях в Швейцарии, в Монтре. За год до этого они оттуда сами приезжали к нам. Когда они посмотрели нашего «Махаза» по Искандеру, который оформлен одними только белыми простынями, они пришли в изумление. Решили показать это в Швейцарии. Когда после спектаклей мы шли по улицам, они нас приветствовали: «Абхазия! Абхазия!» На спектаклях были аншлаги. Люди дожидались нас на улице, просили автографы — это в Швейцарии! До сих пор у нас сохраняются отношения с тем швейцарским театром. А через несколько месяцев после нашего возвращения началась война. В августе.
Еще когда шла война, Кесоу Хагба был назначен представителем Абхазии на Украине. Работал вместе с Лесем Танюком. Его главной заботой было помогать Абхазии.
— А результат той войны для вас какой, как для художника?
— Прежде всего как для человека. Хотите узнать, как я бросил охотиться? Как раз во время войны. Я с детства был больной на охоту. Мы же без отца росли. Бывало, только благодаря моей одностволке и могли поесть мяса. Так вот, во время грузино-абхазской войны мои маленькие дети жили в Пицунде, у родителей супруги. Когда грузины начинали бомбить — били гаубицы, — в деревне начиналась паника, старшая дочка в итоге от страха стала заикаться. Есть было нечего. В такой ситуации я приехал к ним. Как раз в сезон охоты на уток и голубей. Поднялся с собакой на сопку. Полетели голуби, я выстрелил. Первый раз в жизни я увидел, словно в рапиде, как голубь в воздухе получает пулю, с криком падает на землю, из открытого клюва фонтаном бьет алая кровь... И визжит, пронзительно визжит. Я подошел. Его глаза просили, чтобы я его не трогал, хотя он уже умирал. Я его поднял. И тут что-то со мной произошло... Все-таки есть что-то вне нас. Чья-то воля, которую только изредка дано ощутить... Она приходит не из нашей реальности — из других измерений. Это было не просто рациональное решение — не убивать. Это было на уровне глубинного ощущения, что я уже никогда больше не смогу убивать. Так ружье теперь и стоит...
И главный результат. Мы не победили в этой войне — мы выстояли. Побеждает тот, кто нападает. А если я защищался и выстоял — меня не победили. Хотя министр обороны Грузии тогда говорил: «Я не пожалею сто тысяч грузин, чтобы уничтожить сто тысяч абхазов».
— А что сейчас происходит в Абхазии? Какие процессы?
— Уже десять лет после войны прошло. Сегодня, мне кажется, идет антропологическое возрождение абхазов. Какие красивые дети стали у нас рождаться!.. Первые два-три года рождались только мальчики. Наверное, это связано с природой. Ведь много ребят погибло.
— Что бы вы сказали вашим противникам?
— Во время войны из Германии к моей маме в деревню приехали журналисты. Каждый день она с палкой выходила к воротам, ждала, привезут ли тела — оба моих брата воевали. Слава богу, они выжили. Журналистам было интересно, что бабушка думает о грузинах, об абхазах, о войне. Это был период, когда нам объявили блокаду. Она говорит: «Вот мы живем на этой земле, наши могилы здесь. На нас напали, мы защитились. И нам объявили блокаду. Что, нам надо было умереть? Как у вас там, в мире, так хотели?»
— Значит, сосед никогда не научится любить своего соседа?
— Причины этой войны глубокие. Каждые 10 лет в Абхазии происходили антигрузинские выступления, потому что нельзя было говорить на абхазском языке, нельзя было иметь абхазские фамилии. Всех абхазов, кого раньше не смогли убить, переписывали по национальности грузинами.
— Вы надеетесь на понимание европейцев? Это вообще возможно?
— Приезжают умные люди, улыбаются, красиво говорят. А когда начинаешь им правду говорить, они делают каменные лица, и улыбки исчезают. Потому что им нельзя воспринимать эту правду. Они не могут написать ее в отчете. Они не за это зарплату получают. Это называется политика. А мы живые люди.
После окончания войны Кесоу Хагба попросили возглавить Министерство культуры. Может быть, оттого, что он столько царей за свою жизнь переиграл и знал все их мысли, он знал, как надо обходиться с неожиданно данной властью. И еще немаловажное. Он не боялся уйти. В любую секунду. Оставить все звонкие должности... И может быть, это стало его отправной точкой в политике и отношении к ней.
— Власть портит человека? Или это человек портит власть?
— Я никогда не носил за собой шлейф министра культуры. Как чиновник, я тебе скажу, я был очень неудобный. Потому что самое главное для меня было — не стать чиновником в плохом смысле и чтобы по-человечески получать удовольствие от этой работы. Я сам ходил к директору театра, директору филармонии, директору библиотеки. Если мне было нужно что-нибудь, я не вызывал их к себе — сам шел и говорил по-человечески. Никогда не работал по принципу, по которому все работали, чтобы сверху кто-то говорил: это он должен делать, а это нет. Я не ждал никаких указаний.
Еще когда он «уходил в министры», то говорил, что секунду времени, которую можно будет потратить на театр, он будет на него тратить. И всегда находил на это время. И в итоге снова вернулся в театр. Сегодня он депутат абхазского парламента. Интересная деталь. Когда он баллотировался в депутаты и приходилось ездить по разным сельским районам, ему пришлось выступать в том селе, откуда был родом его соперник. Это все равно, что в родном штате Буша-младшего голосовать за Альберта Гора. Кесоу в это село приехал, поговорил со стариками. На выборах они отдали свои голоса за него. Это совсем немаловажно, если вспомнить, что деревня слезам и словам не верит, тем более горская деревня, и, чтобы заслужить их уважение, нельзя быть просто красивым или хорошим. Надо быть мужиком.
— Если бы вы повстречались с марсианами, с чего бы вы начали объяснять, кто такие абхазы?
— Чтобы понять, кто такие абхазы, надо прочесть Фазиля Искандера. Для меня абхаз, это, по существу, два понятия — скромность и мужественная простота. Никогда абхаз не украшал свою черкеску. Даже князья носили только черные или белые черкески. А мышление абхаза — это иносказание, добрая ирония и юмор. Очень реальная, жизненная мудрость — то, что чувствуется у Фазиля Искандера. Я кайфую, когда говорю, что я абхаз. Это база моя как человека. Ощущение вечности я получаю от этого слова. И хочу, чтобы так было всегда.
Дмитрий МИНЧЕНОК
|
На фотографиях:
- ДЕПУТАТ ХАГБА ПЫТАЕТСЯ РЕШИТЬ ПРОБЛЕМЫ ПРАВОСЛАВНОЙ СВЯТЫНИ АБХАЗИИ — НОВОАФОНСКОГО МОНАСТЫРЯ
- КИНОПРОБЫ НА РОЛЬ СТАЛИНА. НАЧАЛО 90-Х ГГ.
- ЭТА ФОТОГРАФИЯ С ОБРЕЗАННЫМИ КРАЯМИ НЕ РЕЗУЛЬТАТ ИГРЫ РЕБЕНКА. ОНА БЫЛА СПАСЕНА ИЗ ОГНЯ СРЕДИ ДРУГИХ ЦЕННЫХ ВЕЩЕЙ. СЛЕВА НАПРАВО: НЕИЗВЕСТНЫЙ, К. ХАГБА, В. ЧЕРНОВ И В. ПЕРЕЛЬМУТЕР
- В материале использованы фотографии: из семейного архива, Ольги ДУБИНСКОЙ