Ну, вот и дожили, вот и ладненько. Размышляем, помогают или развращают общество стукачи, свистуны, whistleblowers, впередсвистящие...
ВПЕРЕД СВИСТЯЩИЕ
Мне предмет обсуждения ужасно нравится. Хотя бы потому, что неизменность морали, вечные истины — это все для окаменевшей, как фекалии на морозе, интеллигенции. Ну нет в мире ничего неизменного! Нравственность меняется, поскольку меняется жизненный уклад. Уклад меняется, поскольку меняется экономика. Faretheewell, традиционное производство. Здравствуй, информационное общество.
У этого общества, между прочим, новые враги и новые вызовы. Армии не переходят ныне ни через границы, ни через Альпы. Битвы между государствами, они, если вы обратили внимание, наполовину в прошлом, а цивилизационные разломы пролегают по городским кварталам, семьям, компаниям — и дружеским и «юр. лицам».
Ну да, три американские тетки — они как бы изгои, ибо заложили своих, а охрана своей тайны, своей собственности, своей информации была базовым принципом общества с ясными границами. Этот секторированный, сегрегированный мир формировал корпоративную лояльность снизу доверху — от верности октябрятской звездочке до верности Отчизне. Нарушил — предатель.
Однако кому сохранять верность, если семья — в Москве, работа — в Нью-Йорке, а бизнес вообще непонятно чей, в акционерах — калмыки с финнами, вдобавок управляющий пакистанец, финдиректор индус?
И если липовая отчетность провоцирует мировой кризис, ты верность должен хранить компании или миру?
Ну, не стучи. Спасай финдира. Пара каких-нибудь малайзийских государств, чью экономику падшие индексы выкосят-накосят, тебя по заслугам оценят.
Ну, блюди честное имя, не стучи на подозрительного соседа. Гордись тем, что любишь страну и что, вот когда придет беда и колокол на башне вечевой, — вот тогда ты, конечно, да, встанешь грудью и ляжешь костьми.
Только беда нынче приходит не под лязг гусениц, дым пожарищ и крики полоняемых жен.
Сосед с милыми религиозными странностями захватывает самолет и врезается в небоскреб или нашпиговывает гексогеном подвал, как черносливом рождественскую индейку. Джингл белл, джингл белл. Гордись. Ты чист. Если уцелел, конечно.
Мораль исторически конкретна — вот что я хочу сказать. И, чтобы свист, доносительство, предупреждение воспринимались и воспроизводились обществом, нужны как минимум два условия.
Первое — осознанная в них потребность.
Второе — некий интеллектуальный прецедент, облачающий содержание в форму. Думаю, именно такой прецедент хотели создать коллеги из Time.
Ведь пока не только мы — американцы тоже смотрят на своих героинь сквозь кавычки привычек. Whistleblowing — пока еще странное, заставляющее мир смущаться явление. Хотя в США лет пять управленцы, финансисты, экономисты штудируют эссе Джона Перри Барлоу — Cybernomics: Toward a Theory of Information Economy. John Perry Barlow. Киберномика: к теории информационной экономики The Marrill Lynch Forum. Скотовод из какого-то, бог его знает, Вайоминга Барлоу бросил пастьбу стад и написал о том, что устройство современной экономики напрямую копирует биологическое устройство жизни. Развиваются участки с интенсивным информационным обменом. Отмирают участки, закрывшие, утаившие информацию. Нарушение в информационном обмене есть болезнь.
Барлоу много каких выводов из этого сделал: написал, например, что copyright, авторское право — атавизм, рудимент промышленной эпохи и камень на ногах нынешней. Но главное — позволил взглянуть на все процессы, происходящие с нами, как на процессы передачи информации (полная остановка и есть смерть). Если Барлоу прав (а где контраргументы?), то стукач — всего лишь клетка, доносящая информацию о болезни.
Это к вопросу о содержании процесса и объективной востребованности, так сказать, сигнальных клеток.
Что же касается формы, то интеллектуалами западного мира лет сорок как прочитаны Берроуз и Керуак, доказавшие, что форма сама по себе не может быть ни моральной, ни аморальной. Кумир интеллектуалов европейских Жан Жене еще в 1950-м в «Дневнике вора» провозгласил жизненным кредо предательство и воровство.
То есть эстетически whistleblowing там был если не обкатан, то опробован. Богохульство (с ортодоксальной точки зрения) свершалось — и ничего, не разверзались небеса. Американец Эдмунд Уайт — кстати, биограф Жене — в «Истории одного мальчика» рассказывает, как предавший друга герой (наркотики в колледже, донос начальству) обрел тем самым себя самого. Уайт получил премию Американской академии искусства и литературы.
Мы не другие, мы такие же, просто отстаем. Наш самый ужасный литературный enfant, Эдуард Лимонов, мог сознаться в чем угодно, кроме доносительства. Манифеста отечественного свистуна, изложенного вкусным русским языком, не существует. К сожалению.
Я все пытаюсь понять: ну почему внутри, условно говоря, РАО «ЕЭС» или «Газпрома» не нашлось ни одной неустроенной в личной жизни бухгалтерши, которая раскрыла бы подноготную перевода активов в аффилированные структуры, историю отношений с какой-нибудь, условно говоря, «Итерой»? Почему внутри какого-нибудь ВАЗа не отыскалось отчаявшегося технаря-интеллигента, пришедшего в редакцию «Коммерсанта» или «Ведомостей» с пачкой отксеренных документов?
А ведь не нашлось.
Базовая причина — в отсталости нашей экономики, ориентированной на переработку commodities, сырья, а не информации. Наша экономика слабо интегрирована в мировую, а наш человек слабо интегрирован в экономику. У нас крах крупнейших компаний будет воспринят как крах олигарха. «Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу».
А вторая причина — как раз отсутствие прецедента, героя, вскрывающего ценой карьеры тайный нарыв. У интеллигенции в голове все колом стоит плоская мысль (как в таких случаях говаривал Паустовский), что мы и власть — враги, а кто с врагом — тот против нас. Хотя власть давно не мешает никому думать, читать, писать и жить, тень Павлика все простирает над Россией совиные крыла. Никак не можем забыть. Хотя долгая память, как известно, хуже, чем сифилис. Результат: усредненный борец за правду у нас — это безумная тетка без мужа с плохо кормленными детьми. Ни страна, ни планета ее не интересуют: она готова Вселенную разнести в щепы ради истины.
А между тем люди, годящиеся на роль национальных героев («честных парней», если кого от «стукачей» воротит) в стране есть. Но ведут они себя тоже так, как будто эта тетка им сестра.
Впередсвистящим года вполне мог, например, стать Вадим Клейнер — один из директоров фонда Hermitage CM и член Наблюдательного совета Сбербанка. В самом конце 2002-го на банковской конференции в Лондоне он неожиданно заявил, что Сбербанк выдает заинтересованным лицам кредиты по ставке ниже рыночной и недопустимо много тратит на персонал. Это вызвало такой шок, что, говорят, слышно было, как перекатываются мысли в голове председателя Сбербанка Казьмина.
Однако господин Клейнер, делая свое сенсационное заявление, тут же признался, что информацию не проверял, чем и породил сомнения в мотивах поступка. Еще больше сомнений вызвало выбранное для заявления место. Почему Лондон, если от дурной работы Сбербанка ни один англичанин заведомо не пострадает?
Вторым претендентом на место честного парня № 1 был и есть Андрей Илларионов, советник Владимира Путина по экономике.
С завидным постоянством г-н Илларионов закатывает скандал за скандалом. После его уничижительных филиппик компании теряют капитализации, а их менеджеры — сон. Помните последний разнос? Америка, Бостон, симпозиум по инвестициям в Россию, торжественный обед, уже включились поджелудочные железы, а Илларионов вдруг начинает громить РАО «ЕЭС».
Когда кожура банана, съеденного под водой, всплывает на поверхность, рынок действительно может рухнуть: если менеджмент плох, рано или поздно это случится. И если Илларионов полагает, что его информационная функция — предупреждать мир об экономической катастрофе по типу «Энрона», Бог ему в помощь и кафедра Гарварда в придачу.
В общем, примеры Илларионова с Клейнером неутешительны, и, готов спорить, в ближайшие годы в экономике о серьезных свистунах говорить не придется.
Однако есть у нас сфера жизни с реальной потребностью в абсолютной прозрачности, с высоким спросом на честных ребят и даже с тотальным одобрением их поведения.
Это прежде всего жилье.
Люди, купившие квартиры, скинувшиеся на ремонт подъезда, спутниковое телевидение, оптиковолоконный кабель, видеонаблюдение и даже на шлагбаум при въезде на паркинг, воспринимают любого чужака как потенциальную угрозу. Чья это машина с тонированными стеклами ночевала у нас под окнами? Правда ли вызывала сантехника квартира № 26 и действительно ли у человека в комбинезоне гаечный ключ? Что за ящики и мешки таскали к себе арендаторы подвала?
Это на советской жилплощади, пусть и приватизированной, где каждый сам по себе, а проблемы с безопасностью решаются железной дверью и решетками на окнах, все стараются чужаков не замечать. В домах, где собственники договорились, потратились, наняли консьержку и уборщицу, организовали кондоминиум, выбрали главного — там требуют четких ответов.
Так что средой обитания — и воспитания — российских стукачей обречено стать именно ЖКХ. Председатели кондоминиумов будут героями России. Они отработают критерии подозрительности, подружатся с участковыми, обяжут слесарей и дворников докладывать обо всем замеченном ими, а сами будут информировать милицию, горгаз, ФСБ.
В этой среде и вырастет поколение, которое будет не шарахаться от подозрительной ватаги во дворе, а сообщать о ней домовой секьюрити. (Далее — Голливуд: «Вы проникли на частную территорию. Назовите цель вашего визита».) Это поколение будет понимать свой общественный долг не как бодание с властью, а как сотрудничество (ибо, только предлагая помощь, можно рассчитывать на взаимность).
Это поколение не станет показывать пальцем «фак» безумному водиле, но тут же сообщит его номер дежурному по городу.
Наши частные дома, наши частные автомобили — это та экономика и та Россия, которые мы строим «снизу», используя те же принципы и те же технологии, что и вся панатлантическая цивилизация. В этом мире открытые двери, стеклянные стены и готовность подать сигнал тревоги защищают куда эффективнее, чем замки, кирпичи и армии. Поколения, выросшие в домах и дворах из этого маленького мира, с легкостью транспортируют его правила в большой мир.
И последнее.
Я думаю, что растущие требования к прозрачности жизни, невольно затрагивающие жизнь частную, интимную, никоим образом не сужают ее рамки.
Как раз наоборот: чем более открыто общество, тем меньшие ограничения на своих сограждан оно налагает.
Да, консьерж в подъезде знает точно, кто и с кем живет, когда и к кому пришел, но мы за 10 лет стали в разы толерантнее к любым формам личной жизни. Да, сопоставление доходов с объемом покупок вызывает подозрение в неуплате налогов, но уплаченные налоги дают доступ к кредиту.
Дозволение куда большей личной свободы плюс, конечно, комфорт и безопасность — это то, что общество дает индивиду в обмен на согласие быть прозрачным, контролируемым, отслеживаемым по номеру кредитки, GPS-модулю, страховому полису и, если надо, застуканным и засвистанным. А хотите, и наоборот: прозрачность — это плата за качество свободы и жизни.
Лично меня этот баланс более чем устраивает.
Я, не задумываясь, вызову милицию, если из квартиры соседа доносится шум, а телефон не отвечает.
Да, пфуй. Возможно, у него там все в шоколаде, счастливцы звонков не замечают, а приезд милиции убьет гармонию.
Но лучше пусть милиция убивает гармонию, чем бандиты — людей.
Дмитрий ГУБИН
«Маяк-24» — специально для «Огонька»