В 1976 году Федот Кондратьевич Прошунин, отец моего мужа, последний раз гостил у нас в Москве. Раз в неделю ходил пешком от метро «Семеновская» до «Бауманской» в баню — «в ванне только грязь размазывать». А вечерами дед рассказывал о своей жизни.
Помню, например, историю про то, как в Первую мировую войну, где-то на Украине, часть, в которой Федот служил, квартировала в помещичьем доме. Там они обнаружили винные погреба. Дед попробовал вино и пожалел помещика: вино было кислым, как уксус... Похоже, деду с его однополчанами досталось нечто коллекционное.
Рассказ мне запомнился, наверное, потому, что в тот вечер дед Федот впервые попробовал коньяк. Дед сокрушался: жизнь прожил, а самого лучшего вина не пил!.. Для деда любой алкоголь был «вино». Водка — «белое вино», все остальное — «красное».
— Ты, Коля, — сказал дед, — вот это хорошее вино-коньяк пей, но помаленьку. Когда человек молодой, пить не надо. Ну а когда старый — можно выпить... От сердца отходит...
Когда мы с Колей поженились, Федот Кондратьевич очень сокрушался, что не может нам помогать. Как раз в это время он во второй раз женился. У его новой жены Федосьи Осиповны на руках трое детей — мало деду Федоту своих пятерых. Старшая дочь Федота, Даша, начала было стыдить отца: голова седая, а он женихом заделался. Федот Кондратьевич ей ответил и нам потом не раз повторял: «Разве я для себя женюсь? Я для вас женюсь! Чтобы не футболили отца друг другу. Чтобы не думали, куда его девать».
Однажды Федот и Федосья гостили у нас в Москве. Как-то раз лепили пельмени, немного выпили. Старики сидели на диване. Он обнял ее, она положила голову ему на плечо. Пели старинные сибирские песни. Потом дед вспомнил, как хорошо пела покойница Поля, и рассказал притчу — про то, как жена испекла хлеб из грубой муки, насушила сухарей, завязала их в чистый платок и дала мужу, который шел в луга косить. Муж пришел на покос, опустил сухари в ручей — и как раз к обеду они размякли. Прошло время, овдовел мужик, и новая жена, когда собрался он косить, напекла сдобных булок. Опустил он их в ручей, а к обеду они раскисли. Есть нельзя. И остался косарь голодным.
Закончил Федот Кондратьевич свою притчу словами:
— Вторая жена, что? Тьфу, плюнуть и растереть! Поля померла, все равно, что я помер. Теперь не живу, а доживаю...
Я гляжу на Федосью и думаю: ну, сейчас будет скандал.
Ничего подобного. Голова по-прежнему на плече у Федота Кондратьевича: «Верно, Федоня, верно... Правильно говоришь». Прожили они тридцать шесть лет. Федосья Осиповна последние годы не вставала, дед Федот ухаживал за ней, хотя она была на шестнадцать лет моложе.
В один из вечеров, когда Федот Кондратьевич гостил у нас, мой муж ему предложил описать свою жизнь. Предложение было полушутливое, но дед Федот загорелся. На следующий день купил общую тетрадь в бумажной обложке:
— Вот, смотрите... Буду писать... Если не успею прислать вам, то пусть Даша (старшая дочь деда Федота. — Д.П.) сохранит...
Лет через десять он прислал бандеролью распухшую тетрадь: в нее были вклеены десятки новых страниц, поверх строчек вписаны мелким почерком дополнения и уточнения.
Ни одна машинистка не бралась перепечатать почти не читаемый текст. Так тетрадь и лежала, пока не подросла правнучка деда Федота, которая набрала на компьютере текст, разбив его на абзацы и расставив знаки препинания.
Те места, где, по ее мнению, прадед чересчур лебезил перед завоеваниями советской власти, Ксюша сокращала.
Теперь они восстановлены: из песни слова не выкинешь...
|
